По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России
Шрифт:
Рига. Пороховая башня
Когда, в 1764 году, летом, проезжала по Лифляндии Екатерина II, то, согласно её приказанию, ландтагу 1765 года предложено было генерал-губернатором Броуном обсудить «нищету крестьян, которую её Величество при проезде по провинции Лифляндии собственными глазами узрела». Вот в этом, а ни в чем другом, заключались в сороковых годах причины движения к православию.
Блестящей, богатой, радушной представляется приезжему Рига, и невольно напрашивается мысль о том, насколько обусловлено это богатство Риги, не говоря о труде местного населения, тем, что под скипетром русской державы впервые, безусловно, если не считать короткого времени Плеттенберга, после почти шестисотлетнего существования, вступила Рига в период мирного благоденствия.
Семисотлетие Риги уже завершилось. Чего-чего не видал город за это время, каким влияниям не подвергался, каких разнообразных положений и противоположений не испытал? Мало городов, имеющих такое великолепное прошлое, с точки зрения чисто художественной. Вот несколько картинок, на выдержку взятых из длинного ряда столетий.
XIII век, 1201 год; по устью Двины еще дремлют вековые леса, полные священных деревьев язычества; обитатели безмолвных соседних стран — длиннокудрые эсты, латыши, куроны и ливы. К холму, называвшемуся Риге, подплывают суда с военной силой, позванивают доспехи, высятся копья и бердыши; воздвигается замок, стены готовы, но обитателей еще нет, их привезут из чужих краев, из католических стран, на самом рубеже православия. Это — основание города епископом Альбертом. Только восемь лет спустя уже совершается в Риге первая казнь, со всеми мрачными подробностями средневековой юстиции: казнят рыцаря Соеста, убившего орденсмейстера Винно; это начало, это фронтиспис ко всем пестрым ужасам междоусобий, имеющих явиться в только что образованном рыцарском ордене.
XIV и XV века — время той же бесконечной вражды рыцарского ордена с рижским архиепископом, за которого стоит город Рига. Тринадцать месяцев продолжается одна из многочисленных осад его; в городе голод и болезни со всеми их ужасами. Часть городской стены разрушена. Рыцарство, сквозь пробоины, врывается в город, осененное своими штандартами и хоругвями, окруженное рейткнехтами и пажами, и коленопреклоненный, приниженный, плачущий магистрат встречает его. Есть и другие картинки того же времени. Торжественная встреча в Риге папского легата, приехавшего разбирать распрю ордена с архиепископом, по 230 пунктам обвинений, что и совершается в процессе такой длины, что одни документы измеряются десятками аршин; орден «покупает» выгодное ему решение папы, и все разбои рыцарей признаются не чем иным, как христианскими подвигами. Это — 1312 и 1319 года. Проходит пять лет, и, в той же Риге, другой папский легат, при погашенных свечах и глухом колокольном звоне всех церквей, проклинает орден и отлучает его от церкви. Орден, владеющий огромными богатствами и вооруженный до зубов, в ответ на это смеется.
XVI век имеет свои три картинки. Бегут из Риги, забрав свои пожитки, католические монахи, пред лицом реформации, проповедуемой Кнопке; бегство совершается довольно мирно, хотя и не без иконоборства. верный преданиям, сам архиепископ предпочитает «продать» рижский собор за 18.000 марок и удаляется в Кокенхузен; остался в городе только один католический монах, — это безмолвная фигурка на одном из частных домов Риги, красующаяся в качестве воспоминания и поныне. Другая картинка: апофеоз счастливых годов ордена, последних годов его, под управлением Плеттенберга, каменный облик которого, как окаменелое осаждение времени, во всех орнатах и регалиях имперского князя и властителя ордена, избранного также всеми сословиями Лифляндии протектором, безмолвно красуется и по сей день во внутреннем дворе рижского замка, рядом с изображением Богоматери, в одну с ней величину, будто pendant ей!
Третья картинка имеет место в том же XVI веке. Могучего ордена нет больше, он исчез. В Риге властвует король польский Сигизмунд-Август, давший дворянству привилегии; но он же, а еще более Стефан Баторий, их и нарушил. Польские законы заменяют старые местные, уничтожаются ландтаги и вводятся сеймики; лучшие староства раздаются полякам и литовцам, а из лифляндских дворян — только тем, кто оказал польскому правительству значительные услуги. являются иезуиты, является снова католический епископ в Риге, многие лютеранские церкви, как здесь, так и в Бендене и Юрьеве, обращены снова в костелы, и лютеранство становится вероисповеданием «терпимым». так называемые «календарные беспорядки», за которыми следуют казни, совершаются тут в совершенно польской обстановке.
Другая картина: XVII век — первая его половина. Поляков нет больше; в Риге новый властитель — это король шведский Густав-Адольф; красуются в Риге шведские ратники, шведские эмблемы; и опять лютеранство; впервые обращено внимание на крестьянина, производится кадастр и ограничивается, на время только, патримониальная юстиция. Мало-помалу подмешиваются к картинке те краски, на которых способна будет выясниться характерная и мрачная личность Паткуля. Рижское бюргерство прочно заняло упразднившееся за орденом и архиепископом место, и регентша, Гедвига Элеонора, в благодарность за верность, дает членам городского совета дворянство, а на герб города надевает корону, которая красуется на нем и до сих пор.
Во второй половине XVII века следует очень быстрая и полная перемена декораций: от дворянства отнимается всякое право вмешиваться в дела правительства; ландратская коллегия, учрежденная в начале шведского владычества, уничтожается
В начале XVIII века опять, и в который раз, совершается полное преображение. 10-го июня 1710 года войска Петра I вступают в Ригу вслед за долгой осадой, девятой по счету всех осад, выдержанных городом за все время; действию «редукций», благодаря царской милости, только милости, дан обратный ход, дворянство опять начинает богатеть, и Рига, во главе всего балтийского побережья, впервые вступает в долгий период почти двухсотлетнего мира под Русской державой.
Летом 1764 года посещает Ригу Императрица Екатерина II. На следующем за этим ландтаге 1765 года генерал-губернатором Броуном, от Императорского имени, делаются различные «propositionen» в пользу крестьян, тягость быта которых государыня «видела своими очами»; ландмаршал Будберг произносит свой «harangue». Это заседание ландтага чрезвычайно бурно, и фрейгерра Шульца фон Ашерадена, стоявшего за крестьян, дворяне собираются выкинуть в окно, «в наказание ему и в подобающий пример другим». Голоса за крестьян поднимают в 1796 году — Меркель, в 1849 — Фелькерзам и вместе с ними наше правительство, как крупнейший собственник прибалтийских губерний, унаследовавший значительную часть земель, принадлежавших ордену и архиепископу. Не следует забывать ни в каком случае, что, помимо безраздельной принадлежности прибалтийского края России, Правительство наше является в нем действительно крупнейшим собственником, — крупнейшим настолько, что самые колоссальные майораты края, вместе взятые, пред этой собственностью ничто. В этом смысле наш управляющий государственными имуществами в прибалтийских губерниях в некотором смысле прямой наследник и архиепископа, и гермейстера.
1783-й год застает в Риге опять-таки новую картину. Много молятся, много звонят, много стреляют: это вводят новое городовое положение. До того собирался «рыцарский конвент» в Риге, просивший Императрицу одновременно с «ревельским конвентом» остаться при старых порядках; светлейший князь Потемкин, имя которого многие переводят здесь «князь мрака», этого ходатайства до её Величества не допустил. Новые губернские порядки существовали только до 1796 года, до Императора Павла.
Пестрота, эффект и быстрая смена перечисленных набросков, выхваченных из долгой, самостоятельной истории Риги, остаются, собственно говоря, такими же и за все время управления краем нашими генерал-губернаторами, — управления, длившегося до 1876 года, до кончины князя Багратиона; переменялись только имена, размеры пожеланий и отдельных стремлений были сокращаемы, но традиционные противоположности оставались. Отошедшие ныне в былое генерал-губернаторские управления, имеющие каждое собственное имя, очень резко отделялись одно от другого и имели каждое свои очень хорошо сохранившиеся черты. Во многих из них не узнаваемы были Высочайшие предначертания, но суд потомства еще не наступил. В замке, в помещении начальника губернии, имеются портреты многих из генерал-губернаторов, и тут, как в помещении преосвященного, можно читать по писаным кистью лицам историю долгих, долгих лет этого своеобразного уголка нашей Русской Земли.
Внешний облик Риги, помимо размеров и богатства, бьющих в глаза в её монументальных сооружениях новейшего времени, отличается от Ревеля, полного и до сих пор многими архитектурными памятниками средних веков, тем, что она «поюнела». Имеет и Рига древние памятники, в ряду которых стоит назвать, например, дом Черноголовых, соборную церковь, замок, церковь св. Петра; но они как бы теряются в обступившей их отовсюду поросли нового, заглушающей архитектурное представительство прежних дней. В Ревеле, в его очертаниях, во многих, сравнительно с народонаселением, церквах, в частных домах, в направлениях и размерах улиц не чувствуется руки инженера, направлявшего их; они шли, тянулись, разветвлялись, как Бог послал; в Риге, в особенности в новых частях её, а они почти все новые, замечается общая планировка и древние памятники её все более и более сиротеют, хилея в постоянно сильнеющем потоке новой торговой жизни. Трактирная и ресторанная жизнь в Риге тоже очень развиты, и пивные являются, как и во всех торговых центрах, продолжением биржи. Относительно газет — это чуть ли не самый пестрый город, потому что тут дома — немецкие, эстонские и латышские, каждая со своими взглядами на решение разных вопросов.