По Северо-Западу России. Том 2. По Западу России
Шрифт:
В ряду многих закатившихся исторических величин, верховный жрец языческой Литвы «криве-кривейто», с VI по XI век, занимал совершенно исключительное положение и является богатым типом для литературного описания. Наибольшие подробности об этих мифических главарях литовского язычества дает нам орденский хроникер Дусбург (XIII-XIV века). В стране древнего Ромновэ высился дуб, в трех углублениях или нишах которого помещались изображения: Перкуна (бог солнца, с красным лицом, окруженным лучами), Петримпа (бог источников, плодородия — безбородый юноша) и Пиколя (бог луны, смерти, несчастий, с лицом смертельной бледности, седой, с белой повязкой на голове). Пред Перкуном горел неугасаемый огонь; решения главного жреца криве-кривейто считались бесконечно длинным белым поясом, опоясанным семь раз семь, то есть 49 раз, и колпаком, похожим на сахарную голову. Криве окружали вайделоты и вайделотки; последние, за нарушение целомудрия, наказывались смертью. Еще лет восемьдесят тому
Разрушая древнейшее Ромновэ, Болеслав Польский уничтожил главный духовный центр многочисленных литовских народностей; было вслед затем, как сказано, несколько Ромновэ, несколько криве-кривейто, но власть их являлась только местной властью, в том или другом племени, и объединить всех литовцев для дружного отпора христианству не могла. Эти Ромновэ находились, поочередно, в жмудских землях, подле Немана. Последнее Ромновэ, говорит Коялович, находилось в Вильне, при впадении Вилейки в Вилию, где теперь высится костел, в колокольне которого, будто бы, имеются кирпичи этого последнего святилища. сохранилось предание, будто последний криве-кривейто Гинтовский, спасшийся после разорения виленского Ромновэ, в 1413 году, жил в деревне Онкапне, на границе Ковенского и Поневежского уездов. Если это справедливо, то можно предполагать, что Ромновэ, находившееся подле Средника, предшествовало вилейскому. Подле него шли неоднократно битвы литовцев с балтийскими рыцарями, уничтожившими это местное Ромновэ в 1294 году. Не надобно забывать, что литовские и чудские племена в те годы были последними язычниками Европы, и что мысль крестовых походов могла применяться только к ним одним.
Один только перечень имен собственных тех мест, вдоль которых шла «Мария-Антуанетта», напоминал длинные страницы местных летописей: Велиова, Равдан, замок Гелгуда, Скирстьмонь. Нынешние имена местечек и поместий совершенно заменили собой временные имена, данные им когда-то немецкими рыцарями; так исчезли: Коврадсвердер, Гейлигенбург, Мариенвердер, Фридсберг, Байерсбург и др. Здесь именно, в этих местах, словно нанизаны одни подле других крупнейшие исторические имена князей литовских: Витена, Ольгерда, Гедимина, Кейстута, Витовта, Свидригайлы, отстаивавших свою независимость от Польши и немецких рыцарей. Нет места вдоль этих красивых берегов, где бы не побывали названные князья много раз; урочища и замки исчезали, возникали новые, перестанавливались и переходили здесь из рук в руки с быстротой театральных декораций, и этим свидетельствуется воочию, что и история, в некоторые свои периоды, не признает медленности в поступательном своем движении.
Странно и даже не совсем понятно, почему здешние польские дворяне, владеющие теперь этими местами, с такой любовью рассказывают путнику о великих людях литовского былого, действовавших здесь; в этом есть какая-то невероятная непоследовательность. Все ши почти все, перечисленные выше государственные деятели, древне-литовской истории, принадлежали времени свободы Литвы, времени независимости её от Польши; все они бились с Польшей и, что еще важнее, тянули к русской народности, к православию, держались русского строя жизни и русского языка!
Для того, чтобы более наглядно изобразить тот, почти 150-летний, период литовской истории, в течение которого она дала своих собственных, лучших князей, — период, оканчивающийся первой, насильственной унией с Польшей в 1413 году, период в котором связь Литвы с православием и русской народностью вела ее, — так казалось, по крайней мере — к прочному объединению с возникавшей Россией, необходимо привести следующую табличку:
От двух братьев Витена и Гедимина начался, после смутных времен, вызванных смертью Миндовга, убитого в 1263 году, новый, славный литовский княжеский род. Хотя, надо заметить, уже сын этого полумифического Миндовга, Войшелк, принял не только православие, но и монашество. но родственное тяготение к Востоку, к России, сказалось еще полнее в династии, утверждавшейся на литовском великом княжении обоими братьями.
Витен то и дело отражает немецких рыцарей и поляков; но действительным устроителем Литовского государства является Гедимин, хорошо понявший значение для него русских сил, что и не могло быть иначе, потому что 2/3 его земель были русскими. Хотя в тяжелую пору борьбы своей с немецкими рыцарями, приискивая опоры, Гедимин переговаривался с папой о допущении в Литве католичества, но уже немецкие летописцы сказывают, что Гедиминова литовская сила возрастала от русских и большая часть сыновей его были православными. сам он оставался, правда, язычником, но жены его, Ольга и Ева, были православными княгинями, и русский язык, как свой язык, распространялся далеко на юг до самого Киева, присоединенного им к своим владениям. По смерти Гедимина, литовское
Ольгерд настойчиво следовал русскому направлению. Владения его доходили до Коломны и Можайска, он покровительствовал Новгороду, Пскову и Твери, и могло казаться одно время возможным то, что, вероятно, мерещилось в мечтах самому Ольгерду, что он, а не московский великокняжеский дом, объединит под своим скипетром всю Россию. Он был два раза женат на русских княжнах Марии и Юлиании, был крещен в православную веру, принял пред смертью, подобно Войшелку, схиму, и, как справедливо замечает Коялович, при нем русский язык стал языком высшего литовского сословия, языком государственным, и нет сомнения в том, что признаны были для русского населения «Русская Правда» и устав Св. Владимира. Что касается брата его Кейстута, с помощью которого Ольгерд сел на великокняжеский литовский престол, то он, правда, отличался особенной ревностью к язычеству и сидел в коренной Литве и на Жмуди, но это не мешало ему, язычнику, сохранять истинно-братские отношения к православному брату Ольгерду, и многократно воевать с Польшей, в которой он ясно предчувствовал смертельного врага своей земли. Он задавлен в 1383 году, по повелению племянника своего Ягайлы.
Русское направление литовской жизни, ясно намеченное Гедимином и Ольгердом, и вражда с Польшей, входившая в программу Кейстута, уже в следующем колене, в двух братьях Ягайле и Свидригайле и двоюродном их брате Витовте, находят себе три совершенно противоположные воззрения и изменяют развитие литовско-русской жизни в развитие польско-литовское.
Ягайла, сын русской княгини Юлиании, крещеный в православие и выросший под сильным русским влиянием, сразу воплощает в себе самый отвратительный тип политического проходимца. Для противодействия дяде своему Кейстуту и двоюродному брату Витовту, в видах объединения Гедиминова княжения, он дружится со злейшими врагами страны — балтийскими рыцарями; он соединяется с ханом Мамаем во время Куликовской битвы против Москвы и, наконец, в видах обеспечения себя и против Витовта, и против Москвы, бросается в открытые объятия Польши. Там, знал он, существует молодая королева Ядвига, и любит она, обручена и устраивает свидания с австрийским князем Вильгельмом, что не помешало Ягайле, зная, что поляки не пожелают иметь королем немца, явиться в качестве жениха. Невзрачность Ягайлы и его «волосатость» вызвали необходимость отправить из Польши особого посла для его осмотра. Осмотр оказался удачен, потому что слабой, небольшой и изнуренной смутами Польше нужен был союз с обширной и могущественной Литвой. Австрийский князь был удален, и Ягайло в 1386 году приезжает в Краков, принимает латинское крещение, уже будучи крещен в православие; женится на Ядвиге и, коронуясь польским венцом, соединяет его на своей голове с короной великого княжества Литовского. Этим актом обусловились все последующие судьбы Литвы и её долгая оторванность от России.
Одним из деяний, способствовавших возвышению Ягайлы, было то, что, коварно захватив дядю своего Кейстута, он удавил его в тюрьме, что не помешало ему крестить в Вильне язычников в католичество; причем проповедником являлся он сам, подносил веру на острие меча, а христианские имена давал «по кучкам» людям, приведенным для крещения на берег Вилии.
В Витовте, двоюродном брате Ягайлы, воплощается второй тип отношений Литвы к России. Хотя при дворе его, жившем то в Вильне, то в Луцке, еще были в ходу, по преданию, русский язык и образованность, но он все-таки упустил из виду основную мысль Гедимина и Ольгерда, и отшатнулся от русской основы. Побывав в свое время язычником, православным и, наконец, католиком, он с 1413 года, от времени сейма поляков и литовцев в Гродне, обусловил переход высшего литовского сословия к польщизне, с принятием им католичества вместо православия, и надолго отстранил Литву от России. Полное царство католицизма началось в Литве именно с него, хотя и он, как известно, не раз замышлял отделаться от Польши и возложить на себя самостоятельную корону.
Витовту, с утверждения Ягайлы, наследовал в великом княжестве Литовском брат Ягайлы — Свидригайло. В этом князе еще раз, с полной возможностью успеха, проснулись, вспыхнули и воплотились русские думы и православные надежды. Хотя он, по примеру Ягайла и Витовта, в 1386 году, перешел из православия в католичество и тоже вел переговоры с папой о соединении церквей, но опору свой чувствовал он в русских, в православных, и, будучи выдвинут вперед русско-литовской партией, он не замедлил объявить союз Литвы с Польшей пагубным для Литвы. В июне 1431 года начались междоусобные войны между двумя братьями, между королем Польши и великим князем Литвы, между католиками и православными, ставшими за Свидригайлу. Дело испортил себе сам Свидригайло, и последняя попытка его кончилась поражением при Вилькомире в 1435 году. Скоро вслед за тем на польском престоле и в литовском великом княжении сидело одно лицо — Казимир, а в Литву потянулись не только католики, но и иезуиты, введена инквизиция и, наконец, уния церквей.