По Северо-Западу России. Том I. По северу России
Шрифт:
Особенно удачен был следовавший вслед за угощением пляс. На улице или, правильнее сказать, на лугу перед окнами тянулись постоянные хороводы, неслась бесконечная песня, и подвижная радуга женских нарядов отливалась в солнечном блеске. Особенно ярко поблескивали «глазнецы» — стеклянные, бусяные монисты. Было как-то странно смотреть на этот женский персонал в одиночестве, без участия мужчин. Слова песни, от поры до времени доносившиеся четко и резко, сообщали о том, что:
У порядного соседа Собрана была беседа,что в этой беседе принимали участие с парнями вместе:
Красна девица посмотренная, Красавица нецелованная.Песня сообщала очень своеобразное приглашение:
Сорви мушечку с меня, Наложи ты на себя, и т. д.
А представителями этих милых дружков, срывающих мушечки, являлось возрастные старики, давно выслужившие всякие пенсионы, и дети, никаких прав ни на какие пенсионы не имевшие. Все мужское население находилось в море за делом, за трудом.
Пляска — пляской, а расспросы — расспросами. Много сообщено было любопытных местных сведений о Коле и её значении для всего северного побережья. Нeмало было говорено об оленеводстве, как об одной из главнейших отраслей местного хозяйства; многотысячные стада оленей уже отошли в былое, а белого мха, ягеля, нужного для их прокормления, растет столько же, если не больше. И тут опять, как при многих случаях, черный призрак черного норвежского рома побеждает слабого лопаря: лопарь пьет не в меру, теряет способность сообразительности, и случается, что олень уступается чуть ли не за стакан одуряющего питья.
Ветер тем временем крепчал очень быстро и подул прямо с севера. От крейсера сюда путешественники ехали полтора часа; теперь против ветра, иногда усиливавшегося до шквалов, они должны были пройти гораздо больше. Паровой катер и вельбот ныряли в брызгах, по волнам, настолько сильно, что, ко времени прибытия на пароход, все были мокры с головы до ног и великое наслаждение доставило путникам — осушиться.
Было около пяти часов пополудни, когда раздались обычные пред снятием с якоря команды. Началось с подъема катера и вельбота; «Тали заложить! Слабину выбрать! Пошел тали! Стоп тали! Стопора положить! Тали травить! Брось тали! Тали убрать»! и оба маленькие суденышка, привезшие пассажиров из Колы, были уже на пароходе и прибинтованы к нему самым прочным образом; паровая машина катера поднята была отдельно. Затем, следовали обычные: «Канал на шпиль! Пошел шпиль! Встал якорь! Чист якорь! Закладывать кат! Травить канат! Пошел кат! Фиш заложить! Пошел фиш»!
С этими последними словами судно освобождается от привязей и якоря и может двинуться в путь. На этот раз предстоял очень длинный переход. Так как путь к Новой Земле был уже закрыть окончательно, то решено было посетить город Мезень, не входивший прежде в общий маршрут путешествия. Была любопытна Кола, но и Мезень не менее её. Предстояло пройти вновь вдоль всего Мурмана, перерезать Белое море поперек и очутиться сразу в самом восточном, самом отдаленном изо всех его заливов.
Обратный путь вдоль Мурмана.
Происхождение его названия. Словарь морских выражений. Двигающиеся островки чаек. Как дерутся киты с касатками. Ночь на Иванов день. Полуночное солнце во всем его блеске.
Ровно в пять часов пополудни, 23-го июня, накануне Иванова дня «Забияка» двинулся в путь; оставляя Кольскую губу, путешественники поклонились еще раз, проезжая мимо Екатерининской гавани и, пожелал ей воскреснуть, направились в океан. Опять поднялся перед ними столообразный остров Кильдин, опять возникли жилистые, суровые скалы Мурмана. Между Кильдиным и Кольской губой побережье как будто голее, изможденнее, многострадальнее, чем где-либо. Отсюда на запад, как уже сказано, побережье, по направлению к Норвегии, становится выше, извилистее, красивее, изломаннее; по пути к Белому морю на восток оно монотонно, утомительно однообразно; тут, на разделе обеих частей Мурмана, словно выскочил из моря совершенным особняком геологически странный остров Кильдин; здесь в те дни, когда слагались горы, были, следовательно, встречи каких-то различных сил, различных влияний, и шел большой допотопный спор.
Так как солнце светило влево, то гранитный Мурман, находившийся вправо, вытягивался весь розовый, даже нежный; полосы снега были на нем совершенно белые; берег казался пятнистым. На плоском песчаном подножье Кильдина, словно приютившись к подножию его, лежал выкинутый на берег пароход. Он был похож издали, как две капли воды, на виденного в Арском заводе кита, до его прободения: толстый, раздутый, с той только разницей, что кит был как смоль черный, днище же парохода сияло ярко-красным цветом, киноварью. Что это за пароход? Жертва ли бури, своя ли оплошность? Во всяком случае, отрывок какой-то драмы. Издали было видно, что возле берега, подле красного покойника, шныряли какие-то суденышки: уж по пираты ли это какие, думалось невольно, обрадовавшиеся легкой, даровой наживе? Тут, так далеко от какого бы то ни было общественного центра, всякий крик, всякий голос, даже голос требующей помощи пушки, заглохнет, испугавшись беспредельности, и прозвучит напрасно.
По мере удаления от Кильдина потянулся вблизи Мурман нескончаемой, однообразной стеной. Конечно, это однообразие только кажущееся, потому что всякая беспредельность непременно однообразна. Название Мурман, без сомнения, не русское, но какое? Если придерживаться лопарских слов, то будет так: мюр — море, манн — луна, минн — наше, следовательно — Лунное, или Наше море; если придерживаться норвежских, то выйдет немножко иначе: мур — мать, манн — человек, то есть мать — кормилица человека, в чем норвежцы вполне справедливы, выражая этим заслуги океана относительно своей страны и вспоминая гостеприимство всех русских водяных урочищ, не только отдаленных от берега, но даже и в узенькой черте каботажного плавания. Норвежцы, поселяющиеся на нашем берегу, пользуются многими льготами; в виду постоянной любезности нашей и хлебосольства, может быть, следовало бы подумать о том, нельзя ли прибавить им еще чего-нибудь?
Роскошен и тепел, проходил день пред Ивановым днем, и на судне только и было работы, что людям, занятым у машины. Всегда перемазанные сажей, они составляют совсем особую статью в рядах остального, очень часто моющегося, из любви к воде, персонала. «Духи долой!» кричит иногда вахтенный, когда несколько человек выпачканных машинных выползут на палубу, чтобы дохнуть свежего воздуха, выползут как раз посредине судна, в самом узком и бойком месте, и мешают проходу. Черные духи по команде мгновенно исчезают, впрочем на время, а потом выползут потихоньку опять. Вообще надо заметить, что своеобразный словарь всяких морских кличек, прибауток, выражений очень характерен; он весьма часто любит смешивать, как бы уродовать настоящий смысл слов; например: «живо копайся!» (как это можно делать что-либо «быстро-медленно», думаете вы) или: «вались наверх!» (собственно говоря, валиться можно только книзу). Если вы услышите распоряжение: «заложить на одну, на две закуски», то вам и в голову не придет догадаться, что дело касается поднятия люка на ту или другую высоту. Очень жаль, что в короткое пребывание на судне не удалось ознакомиться более подробно с этим своеобразным словарем.
Приближалась ночь, а, между тем, этого не было заметно вовсе. Светлыми казались очертания Мурмана, светло и синее море, и солнце, не задергиваемое ни единым облачком, катилось по небу вполне лучезарным. За снятием коек следовала молитва, и на судне стало сравнительно тише. Тогда одно из своеобразнейших зрелищ морской жизни нашего Севера не замедлило выясниться во всей своей кажущейся невероятности. Много толковали и печатали о том, будто разная, более мелкая рыба ходит иногда по Северному морю такими юрами или косяками, что образуются, будто бы, целые островки, что островки эти обладают способностью самовольного передвижения, и что морская птица, отличающаяся большим прожорством, не должна летать над водой, выжидая минуты для того, чтобы клюнуть ту или другую жертву свою, а попросту садится на эти острова, ходит по ним и поклевывает. Этого счастливого воплощения птичьей страны, с кисельными берегами и молочными реками, на этот раз, правда, видеть не удалось, но нечто подобное совершилось на самом деле. По обеим сторонам судна, в недалеком от него расстоянии и нисколько его не пугаясь, показывались целые островки чаек; этих белых островков плавало несколько, и количество чаек, из которых они состояли, было неисчислимо велико. Местные жители передавали, что это явление довольно обыкновенное, что, несомненно, тут проходит в настоящую минуту какой-нибудь вид рыбешки, что она идет по самой поверхности почти плотной сбившейся массой, и чайкам раздолье наслаждаться вволю, во всю свою прожорливость. Таких юров или косяков рыбы нашим поморским неводам не осилить, а если бы и осилили, то остается, вследствие недостатка и дороговизны соли, сделать то, что сделано было в 1881 году в Кандалакшской губе с сельдью: миллионы вкусных рыб преданы были гниению и долгое время заражали воздух местного побережья.