По Северо-Западу России. Том I. По северу России
Шрифт:
Нет сомнения в том, что наши поморские промыслы вообще падают. Теперь как-то мало слышно, чтобы русские промышленники ходили на Шпицберген, к Медвежьему, на Новую Землю. О том, что они прежде бывали там, свидетельствуют предания и кресты или так называемые «кекуры», или «гурии» — пирамидки, сложенные из камней и гласящие о прежних посещениях. Значение наших промыслов очень правильно и очень ясно понимал Петр Великий. Удивительно, право, как это всегда во всем и везде встречаешься с этим колоссальным именем?! В 1725 году Петр построил 3 китоловных корабля, и они ходили к Шпицбергену. Екатерина II назначила даже для оседлости китоловов специальную бухту, которая и поныне называется Екатерининской. Последний китоловный корабль был построен при Александре I министром коммерции Румянцевым и сожжен англичанами в 1806 году.
Об англичанах пришлось вспомнить на Мурмане еще вот по какому поводу. Много рассказывают местные люди о том, что прежде, еще не очень давно, в шестидесятых годах, владели мы несколькими хорошими, незамерзающими гаванями на Мурмане, близ границы Норвегии. Затем, гавани эти были уступлены Норвегии, и англичане, говорят, тотчас же будто заключили с новой собственницей этих гаваней, Норвегией, секретное условие, в силу которого она никогда и ни в каком случае не должна возвращать этих гаваней России. Должно полагать, что Норвегия и без того не уступит их, и горячие сожаления поморов об утраченных гаванях очень сильны и глубоко искренни. Из уступленных гаваней, уже в марте месяце, когда наши поморы только еще направляются пешком сквозь снежные дебри к Мурману, норвежцы уже плывут на всех парусах к Канину, Колгуеву, по пути к Новой Земле, нападают на зимовавшие там стада тюленей и моржей, бьют их, распугивают и оставляют нашим промышленникам, прибывающим значительно позже, одни только остатки того, чем могли бы поморы поживиться вполне. Обо всем этом говорят на Мурмане все.
На Мурмане нельзя не вспомнить знаменитого норвежского рома, которым пользуется наше Поморье и распространение которого должно быть отнесено тоже к чудесам Земли Русской. Ром этот, цвета крепкого кофе, разит каким-то невозможным запахом и дает осадок; это — подслащенный, подкрашенный сандалом спирт, которому приданы все свойства опиума примесью кукольвана, стручкового перца и, может быть, чего-либо еще худшего. Если — так говорят — прибавить в этот ром полуторахлористого железа, то он обращается в чернила — несомненное доказательство присутствия дубильного вещества; согласно анализу, произведенному медицинским департаментом, это — «одуряющая жидкость». Испробовать на вкус этот классический ром было делом одной секунды; гораздо труднее и дольше избавиться от острого, едкого вкуса, производимого бесподобным ромом.
Если норвежский ром сам по себе чудо, то бесконечно чуднее то, что он распространялся у нас беспошлинно. Трудно верится, а между тем это так. Целый ряд губернаторов, целый ряд комиссий, как административных, так и ученых, в особенности «северная», и поморский съезд, — все, все решительно ратовали против этого рома, и, к несчастью, бесплодно. По положению 14-го мая 1876 года, питейная торговля на Мурманском берегу объявлена безакцизной, беспатентной и свободной, и одно из крупнейших, вопиющих, необъяснимейших зол существовало, словно насмехаясь над людьми и опаивая поморов. А ведь очень легко споить поморов: тяжелая работа требует подкрепления, а русская натура легко переходит от необходимого к излишкам. Особенно тяжело ложилось это спаивание насмерть на молодых зуйков и на слабых лопарей; если лопарской расе суждено вымереть, так следует, по крайней мере, дать совершиться Божьему повелению по Его изволению, а не пособничеством норвежского рома с его дубильным веществом.
Сколько именно ввозится на Мурман этого рома, — решительно неизвестно; хранить эту тайну, — прямой расчет заинтересованных в этом деле фактористов. О том, сколько земли уступлено было Норвегии, известно; на старых картах граница наша доходила до мыса Верес, но была отведена к востоку на 70 верст по прямому направлению и на 500 верст по береговой линии. Но сколько переплатили мы Норвегии за ром, сколько взяли они из наших вод рыбьего и животного материала, сколько получили они барышей, продавая нам нашу же рыбу, сколько опоили народу — этого ни в каких списках не значится и контролю не поддается.
По возвращении путешественников на пароход к обеду, температура в воздухе начала быстро падать, и около восьми часов вечера, ко времени выхода в море, термометр показывал только 4 1/2° тепла. Но вечер был удивительно ясен; лучи все еще высоко стоявшего солнца золотыми снопами западали в кают-компанию. Предстоял очень недалекий переход в соседнюю губу Ура, а оттуда в бухту Еретики, где предполагались ночевка и осмотр другого китобойного завода, гораздо менее значительного по обстановке и характеру.
Урская губа значительно более Арской; как гавань, она просторнее и удобнее. Она соединяется с морем тремя проходами: большим, средним и малым, образуемыми довольно объемистым островом Шалимов и другим некрупным — Еретики. Вход в губу при вечернем освещении очень красив. Справа тянется длинная, закругленная, невысокая скала, — скорее луда, чем скала; слева глядят из морской пучины такие же невысокие островочки; как след долгого, все еще не успокоившегося вполне волнения, поперек проливчика протянулась густая, широкая полоса белой пены. Пароход перерезал ее, и нельзя было не любоваться глубокой, состоявшей из многих планов панорамой губы. Казалось, будто судно входило в какую-то широкую, могучую реку, обставленную жилистыми, футов в 600 вышины, скалами. Эта река — так казалось по крайней мере — должна идти куда-то далеко внутрь нашей родимой России, к нашим центральным губерниям. Если в Арской губе виднелись и березки, и рябинки, здесь все было, безусловно, голо, даже и мха казалось мало по этим безотрадным гранитам. Но очертания чудесны. Легкий туман, носясь неширокими, гладкими полосками, давал горизонтальные линии; скалы воспроизводили — вертикальные. Это была молчаливая музыка камней и туманов в розовом свете опускавшегося солнца. Завод, фактории и становища, стоящие на самом деле друг против друга на обоих берегах губы, были заметны справа и стояли — так казалось, по крайней мере — на одном берегу. Колония, имеющаяся в этой губе, расположена на двенадцать верст дальше внутрь. По-видимому, в этой стране полночного света мало было света одного только солнца, и вот зажглось над нею, медленно поигрывая широкими радужными лучами своими, как на туманных картинах, другое, ложное солнце. Мало было и этого: зажглось третье, но уже очень бледное, едва видневшееся тусклым пятном в серовато-розовых легких облаках.
Благодаря обилию света этих трех солнц, путешественники решили съехать к китобойному заводу и тотчас по прибытии осмотреть его, с тем, чтобы иметь полную возможность распорядиться завтрашним днем с утра. В этот день пища матросов была совершенно исключительного характера. Их угостили громадным палтусом, ближайшим родственником кривой, но вкусной камбалы. Достигают здешние палтусы, говорят, до 14 пудов веса; вид этой рыбы вполне своеобразный и даже внушительный; крепость навара ухи этой колоссальной рыбы и вкус её заслужили всевозможные похвалы. Палтус называется не напрасно «свининой промышленника». Уха из него была действительно чем-то из ряду вон хорошим и питательным. Подавали палтус жареный и отварной; которому из двух отдать первенство, — осталось неразрешенным. Но экипаж судна был в восторге и упитывался лукулловским обедом на славу.
Палтусы — это одно из неисчислимых богатств нашего Поморья. Иногда целые стада палтусов гуляют или отдыхают неподвижно в поясе Рыбачьего полуострова, верстах в 30 — 40 от берега. Их забирают, конечно, норвежцы, узнающие, о присутствии их в том или другом месте, по устным сообщениям, или печатным бюллетеням. Ловят камбалу и палтусов на «продольники», укрепляемые по дну якорями. На отмелях, при ясной воде, сквозь синь воды, распластавшиеся палтусы и камбалы лежат большими массами и кажутся на белых лесках темными пятнами. «Палтусовая карга» идет от Териберки к северо-западу, к Сергееву мысу на Рыбачьем полуострове и тянется в океан, как говорят, на очень далекое расстояние. Несомненно, что добыча палтуса и камбалы, как и все остальное, подлежала бы на нашем Мурмане бесконечному развитию, и гастрономы Москвы и Петербурга только возликовали бы успеху этого дела.
Еретики в Урской губе.
Второй китобойный завод. Акулы и акулий промысел. Необходимость его поднятия. Полуночный свет. Характеристика поморов. Торосный промысел. Посещение лопарского чума. Характер побережья на вершине скал. Лесной зверь и лесная птица. Китовое мясо как пища. Отъезд в Колу.
Китобойная компания, промышляющая в Еретиках, носит довольно длинное название «Первого русского китобойного и иных промыслов товарищества». Завод её открыт в 1883 году и имеет два китобойных парохода, стоявшие невдали от него на якорях. Следует пожелать доброго развития и этой компании, для чего, однако, ей необходимо, прежде всего, существенно преобразиться. Надобно одно из двух: или поступить так, как поступила Арская компания, задавшись исключительно китобойным делом, или, как это сделал «Рыбак», поставив себе главной целью треску. Вероятно, ничем иным, как недостатком капитала или разбросанностью и неясностью программы, можно объяснить себе то, что завод этот только жиротопный, и что туши китов за известное вознаграждение передаются им соседнему Арскому заводу для переработки в гуано. Если расчеты Арского общества верны, и китобойный промысел может дать очень хороший барыш только при переработке всего кита, то расчеты Урского не могут быть верны, так как общество, в прямой ущерб себе, сняв с кита жир, уступает тушу своему конкуренту.