По Северо-Западу России. Том I. По северу России
Шрифт:
Хотя ветра не было почти никакого, но зыбь в океане, как сказано выше, ходила отнюдь не слабее вчерашней. Не скоро улегаются взводни Ледовитого океана; целыми днями длятся они, когда причина их — ветер — давно уже прекратилась. Та же самая вышина волн, то же почти широкое раскачивание судна, только не льется вода через борт, не клубится она в шпигаты; и если злобствовали волны вчера, сегодня они только заигрывают. Так, да не совсем так: вчера все было пасмурно, сыро, серо, все рокотало, свистело, было холодно; сегодня все лазурно, волна ласкает своим шумом, не пробуравливаемая вихрями, и солнце ярко, и вам тепло.
А берег? Мурманский берег? Он был весь впереди, вытянутый в бесконечность в самой живописной его части. Если про какие-либо скалы в мире можно сказать, что они похожи на остовы, скелеты, так это именно — о Мурмане. они, эти скалы, в очертаниях своих костлявы и жилисты, и жилы эти как-будто служили когда-то путями какой-то жизни и остались следами погасших геологических процессов от тех дней, когда камни еще двигались и совершали свои странствия. Берег, иззубренный, продырявленный, выдвинутый со дна океана, с великой глубины, совершенно обнажен; граниты и гнейсы — оголенные; при колоссальных размерах пейзажа, ни во что нейдут, конечно, всякие мхи, обильно и цепко растущие повсюду, равно, как чрезвычайно миловидная розовыми цветочками своими мелкая вороница и, наконец, березка-лилипут, березка-карлица, стланец, предпочитающая стлаться по земле, поблескивая своими густо-зелеными, крепкими листиками, в серебряный гривенник величиной. Последняя представительница на Севере наших лиственных лесов, березка, съежившись и мельчая, все-таки не покидает здесь родной земли, гнется к ней, лобызает, довольствуется тем, что дает ей эта тощая земля, а дает она ей очень мало, и то только в течение короткого, двухмесячного лета.
Обращенный в сторону океана, Мурманский берег, начиная от Святого Носа до норвежской границы, т. е. на всем его тысячеверстном протяжении, представляет весьма разнообразную поверхность: она постепенно возвышается по мере приближения к норвежской границе. Скалы Терского берега, Святого Носа, Семи Островов, Оленьего, Териберки не превышают 400 футов; очертания этих берегов в высшей степени однообразны, больших заливов нет; начиная от Териберки, скалы вырастают, достигают 700 футов, и берега изрезываются глубокими бухтами; множество островов, с их разнообразными очертаниями, дробит на многие планы неподвижный, утомительный вид Мурмана и образует множество глубоко-художественных эффектов. Это — с художественной стороны, но и со всяких других сторон западная часть Мурманского побережья является и характерной, и достойной серьезного внимания.
Гольфстрим — теплое течение, опоясывающее наше полушарие, направляется, как известно, к западным берегам Норвегии, в её фиорды; он заходит прямо в них и обусловливает мягкость температуры и развитие рыбного промысла, которые служат главнейшей основой существования всего Норвежского побережья. Что там все это процветает, что к услугам рыбаков имеются телеграфы и телефоны, срочные пароходства и удобства сбыта, — причина этого кроется, конечно, не в одном только благодетельном, оживотворяющем Гольфстриме, так как он касается и России, и приносил и ей свою обильную лепту. Облагодетельствовав норвежские фиорды, он отталкивается ими, огибает Норвегию и направляется прямо на наш Рыбачий полуостров; отсюда, полосой в полтораста миль ширины, идет он сперва к юго-востоку, затем, к востоку и, наконец, отклоняется на восток и северо-восток, постепенно удаляясь от наших берегов, и уже у Святого Носа находится в одном градусе расстояния по прямому пути на Новую Землю. Вся причина обилия трески, сельди и идущих за ними крупных представителей морской фауны — китов, акул, и др., кроется исключительно в этом теплом течении, отчасти касающемся и России; от него же зависит и незамерзание многих наших северных бухт в глубокую зиму, когда и Нева и Волга скованы льдами. Оно же, одновременно с бурливым характером Северного океана, обусловливает и то, что берега океана местами не замерзают совершенно или замерзают узкой полоской верст на тридцать, временно, при чем этот «припой» льдов, не успев образоваться, уже ломается и разносится по сторонам, унося с собой зачастую промышленников, ушедших на «наледный промысел».
Рыбачий полуостров, почти что омываемый Гольфстримом, — самое бойкое место нашего западного Мурмана, служит центром весеннего лова, и к нему-то чрез Колу и другими путями идут со всех сторон те наши промышленники, о мартовских походах которых сказано было выше. Тут же, в этих местах Мурманского побережья, еще со времени новгородцев, широко занималась жизнь; сюда заглянул, образовывая китобойное дело, Петр Великий; здесь существует Екатерининская гавань, в которой зимовал когда-то наш военный флот; здесь же, наконец, в последнюю четверть века, когда поднялись первые голоса в пользу нашего забытого Севера, сказалась первая попытка его оживления и эксплуатации; тут в настоящее время скопляется весь промышленный Мурман, и, наконец, в будущем — вероятно нигде, как тут — должны мы стать твердой военной ногой. Обидно видеть на карте, изданной гидрографическим департаментом, что, как раз подле этих мест, на самом северном пункте Норвегии, открытая со всех сторон всем ветрам, обозначена лучистой звездочкой крепостца Вардэ-Хус; она словно зарится на наш Рыбачий полуостров.
По мере движения «Забияки» на запад, по мере того, как в полной солнечной ясности тянулись пред глазами разные очертания скал над глубокой зеленью океана, картины становились все привлекательнее — не жизнью людской, которой здесь все-таки очень мало, но возможностью такой жизни в будущем. Пример маленькой Норвегии у всех на глазах: север её оживился только в последнее двадцатипятилетие.
Крейсеру пришлось выйти в открытый океан довольно далеко или, как говорят поморы, «в голомя», в открытое море, для того, чтобы обогнусь, самый характерный, в геологическом отношении, остров Кильдин. Мало на Мурмане таких выделяющихся своей конфигурацией мест, как Кильдин. Он виден за много, много миль, как с востока, так и с запада. Если смотреть на него с моря во всю его длину, составляющую девять миль, он представляется совершенно отвесной, со всех сторон обрубленной и обнаженной скалой в 600 — 650 футов вышины; только снизу будто присыпан к нему песок, чтобы скала не качалась. Тут, в этом внешнем виде острова Кильдина, все — обман. Во-первых, это — не скала, а хрупкие сланцы первозданных пород, песок, если угодно; все острова, весь матерый берег начиная от Белого моря, все это — гранит; по словам геолога Иностранцева, острова Белого моря гнейсовые, а вот именно Кильдин почему-то составился из хрупких сланцев и принял неуклюжую, столообразную форму. Другой обман — это пустынность Кильдина. С севера, с моря, он действительно совершенно обнажен, — даже и мхов на нем не заметно; но с юга, там, где отделяется он от матерой земли узким проливом, от 350 сажен до трех верст ширины, он представляет ряд террас, возвышающихся амфитеатром и густо поросших богатой зеленью. Это южная сторона Кильдина; она совсем защищена от северных ветров; есть здесь и пресная вода, сбегающая из находящегося на столовой поверхности острова озера, есть и поселение, и имеются олени.
Было около полудня, когда, обогнув Кильдин, судно начало сворачивать к юго-западу, направляясь к губе Ара. Отсюда вид становился очень красив, потому что впереди из волн океана возникла в полной цельности одной своей стороной вся главная, животрепещущая западная часть Мурмана. Впереди, далеко впереди виднелся очень ясно, даже с деталями скал и их очертаний, Рыбачий полуостров, находившийся милях в тридцати. В сиянии полуденного солнца над глубокой синью моря полуостров этот, состоящий из темных шиферов, казался весь розовым с сильными полосами белых снегов, залегавших на нем в большем количестве, чем где бы то ни было. Он казался островом, потому что Мотовский залив как бы отрезал его от материка совершенно. Влево от парохода, на таком же расстоянии, нарушая собою монотонность линии береговых скал, обозначались один подле другого входы в бухты Уру и Ару; судно направлялось к последней, самой дальней. Скалы, обрамляющие оба входа, освещаемые солнцем сбоку, очень красиво оттенялись. По мере приближения к ним, нагота их становилась совершенно наглядной, и могучие волны буруна злобно ударяли в них, вытягивая вдоль берегов длинную ленту звездившейся пены.
Если вчера, входя в Териберку, крейсер двигался осторожно, — сегодня не уменьшал он хода, уверенно направляясь к проливу. Он держался более левой стороны; справа, на низенькие Арские острова, состоящие из огромных гранитных глыб, океанская зыбь налегала неимоверно сильным буруном. В ярком солнечном свете сине-зеленые волны взлетали на острый мысок ближайшего, совершенно открытого северо-восточному ветру островка. Тут уже не одной только белой полосой, а несколькими параллельными, разорванными полосами виднелась пена прибоя, вздымаемая бесконечно возобновлявшейся волной. Полос этой белой пены было много; дальнейшие от берега, старейшие, покачивались будто мертвые, отжившие, и исчезали. И треск, и стон неслись от этой могучей толчеи, и «Забияка» очень благоразумно держался от неё возможно далеко, ближе к левому берегу.
Эта левая сторона представляла из себя нечто совершенно противоположное. Тут поднимались совершенно отвесные, высокие скалы, так называемый Толстяк; в могучую, накренившуюся темную щель, наполненную «сколками попадавших в нее камней, скрывался прыгавший с вершины водопад, след вчерашнего дождя. На всех выступах Толстяка, по всем острым кронштейнам и фантастическим карнизам, на мягких подушечках мхов, будто на диванчиках, высоко, высоко, под самый верхний край скалы восседала в огромном количестве морская птица. При приближении судна, с мест слетали немногие; но когда пароход, чтобы оповестить о своем приходе лежащий в глубокой бухте китобойный завод, дал свой басистый свисток волжского пошиба, большинство птиц шарахнулось со своих сидений и пустилось в лет. одни из них улетали опрометью, чуть не касаясь трубы и мачт парохода, в сторону; другие тотчас же возвращались, покружившись тревожно и немного: должно быть, это были матери.
Мир пернатых по нашему северному Поморью очень богат. Чаек тут больше всего, затем следуют утки. Ценнее всех, бесспорно, гага, Somateria mollissima, сохранение яиц которой в Норвегии вызвало самые строгие охранительные законы; последних, к сожалению, в России не имеется, и бедная гага, которой очень нравились когда-то наши бухты и заливчики, почти покинула их, почти перевелась; за получением гагачьего пуха русским приходится теперь обращаться к Норвегии. Характерна из здешних птиц кайра, с белой грудью и черной спиной, с ногами, поставленными далеко назади; кайра высиживает одно только яйцо, синее, испещренное как будто еврейскими буквами. Очень мал и юрок черненький с красным носиком и лапками чистик; крупен и важен черный баклан, обладающий зобом, схожим с тем, что отличает пеликана; очень велики некоторые виды морских орлов. Чаек, как сказано, больше других: Larus marinus, L. argentatus, L. tridactylis, L. canus — чайка-буревестник; очень характерна Lestris parasitiens — разбойница, ворующая рыб, уже схваченных другой птицею; камнешворка, Strepsilas interpres, ворочающая камешки для добычи червяков; следуют морские ласточки, морские сороки, морские кулики, гагары, глупыши и т. д. Сычей и сов достаточно; дикие возгласы их по ночам и раскатывающееся эхо пугают поморов, и тогда говорится, что «леший вторьем морочит». Это — целый особенный мир пернатых, все больше белых, серых и черных, но почти у всех из них есть какие-либо яркие отметины: красный клюв, клок ярко-синих перьев, пятно на лбу или на груди, напоминающие о других, более счастливых странах красок и света.