По Северо-Западу России. Том I. По северу России

Случевский Константин Константинович

При первом появлении китов, увидали их штук шесть разом; так как кит, доставленный на китобойный завод, дает, в среднем, около двух тысяч рублей, то подле судна плавал маленький капиталец. Капиталец этот встретился у самого начала пути по Ледовитому океану и представлял собой красивое зрелище. В последние годы киты держатся недалеко от горла Белого моря, и нашим китобойным пароходам, находящимся почти подле границы Норвегии, приходится выезжать за сотню, другую миль.

С полночи северо-восточный ветер крепчал все более и более. Помимо тех неприятностей, которые он причинял путешественникам, разрушил он и последнюю надежду побывать на Новой Земле. Если еще недавно слаба была надежда пробраться туда, то теперь, после появления северо-восточного ветра, погасла она совершенно, потому что, по мнению опытных моряков, подобный ветер обязательно нагонит льдин и уставить их по берегам острова плотной массой. Может быть, говорили эти люди, ветер и изменится, но достаточно и теперешнего его бушевания, чтобы быть уверенным в невозможности пути; льды, говорили они, находятся теперь отсюда милях в 300, и при попутном ветре движутся очень быстро. Новая Земля, посещение которой, по-видимому, состояться не могло, остается до сих пор с восточной стороны своей почти совершенно необследованной. Новая Земля, — это спасительница нашего

Севера; если Гольфстрим, теплое течение идущее от запада, обогнув Норвегию я направляясь вдоль нашего Мурмана к Новой Земле, обусловливает сравнительную мягкость температуры и незамерзание нескольких гаваней, то Новая Земля задерживает движение к нам от северо-востока вечных, колоссальных льдин; не будь этого острова, очень может быть, что белый медведь существовал бы и в Белом море, а в Петербурге и Москве было бы значительно холоднее.

К утру, часам к трем, на пароходе сделано было распоряжение «найтовить» разные грузные предметы, т. е. для прочности прикрепить их особыми добавочными канатами; затем вдоль палубы протянули «леера», веревки, за которые при ходьбе по палубе можно бы было держаться. Это было совершенно необходимо, хотя от канатов, протянутых поперек, ходьба была крайне затруднительна, да и вообще особенного удовольствия в ходьбе по наводненной палубе, при пошлепывании с боку на бок, при необходимой в этом случае широкой расстановке ног, не предвиделось. Буря крепчала; кренометр, висевший в рубке штурманского офицера, показывал 30° качки, т. е. 60° в обе стороны, по килю. Было холодно, всего 8°, и сырость пронизывала насквозь. Мгла — так казалось, по крайней мере, — только сгущалась, а между тем необходимо было видеть берег к тому времени, когда судно подойдет к ближайшей цели пути — к Териберской губе, чтобы войти в нее; до сих пор «Забияка» оказывался удивительно точен в своем пути; будет ли он таковым сегодня? Будет ли он около восьми часов утра подле Териберки?

Непростительно, испытав порядочную бурю в Ледовитом океане, не полюбоваться ей вполне, т. е. не взойти, и не раз, на тот или другой мостик. Палуба скоро пригляделась. Матросы в желтых кожаных куртках, шапках и штанах, таких жестких, что глядеть на них было жестко, заняты каждый своим делом: «поправь то, да прикрепи это, да полезай туда!» Эти кожаные куртки на частных пароходах называются «олеофраками», в насмешку, конечно, и надо быть достаточно ловким и сильным, чтобы при лазанье погнуть как следует упругую, неподатливую желтую кожу. Зато эта кожа отлично защищала от соленой воды, перемахивавшей из-за бортов на палубу, а также и от той, что подливалась снизу из так называемых «шпигатов», этих отверстий хорошо всем знакомых, расположенных по краям палубы для стока воды. Очень занимательно было видеть, как при сильном крене судна океанская вода, бурля словно в котле, проникала в шпигаты ключом и тотчас же разливалась по палубе, чтобы убраться туда же, откуда пришла. Эти посещения волны снизу и разливы её были бы равномерны, если бы не неожиданные притоки воды через борт в большем или меньшем, но совершенно неожиданном и разнообразном количестве. Вода сверху попадала самым неприятным образом то за шею, то в рукава, и составляла для путников, если можно так выразиться, самую непривлекательную особенность бури при 3° тепла в воде.

Вид с мостика на океан был чудесен. Необозримыми легионами двигались исполинские волны по следам парохода, как бы нагоняя и подгоняя его. Здесь, на мостике, высоко над палубой, чувствительнее были размахи качки, и можно было наблюдать, сколько сажен по всяким кривым выписывали в воздухе вершины мачт. Кто не знает, кто не слыхал, что существует в народном поверье так называемый «девятый вал», гораздо более крупный, чем все остальные? Может быть, это и так; может быть, это подтверждает и наука, но простому, непосвященному в морское дело наблюдателю это кажется немного иначе. Самые судорожные, самые неожиданные вздрагивания и колебания, захватывающие дух, испытывает судно вовсе не от видимой волны. Если вы смотрите на эти надвигающиеся, изредка перебитые шеренги их, вы приблизительно верно определяете, в какую сторону и насколько накренит вас. Но вот, совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, на полпути уже совершающегося крена в одну сторону, качнет вас с титанической силой в другую, вы как будто куда-то глубоко опуститесь и как-то очень высоко подниметесь, вас повалит на бок, как бы потянет опрокинуться. Нет никакого сомнения в том, что это — работа волны, но отнюдь не той, видимой, хотя бы и девятой, а какой-то другой, идущей глубоко под волнами, какая-то совокупность этих волн, сила, не имеющая вида, очертания, имени, но бесконечно большая всех остальных в отдельности!

Был седьмой час утра, когда на мостике стало заметно особенное оживление. По расчету, судно должно было находиться недалеко от входа в Териберскую губу; надо было распознать, отличить вход в нее. Это было нелегко по многим причинам. Во-первых, сам Мурманский берег в этих местах настолько однообразен скалистыми своими очертаниями, что и в светлый день вход в бухту особенно резкими признаками не отличается. Во-вторых, туманная мгла, завеса дождя, облегала берег серой, сомнительной теменью; идти к берегу ближе 1¹/₂ — 2 миль при ветре, сильно наваливавшем к нему, было опасно, а на этом расстоянии от очертаний Мурмана виднелись как бы клочья, то и дело задвигавшиеся туманом и вновь открывавшиеся. Вдали, сквозь туман, местами прорывавшийся, двигались перед глазами будто какие-то осколки, клочки берега. За долгий путь, вследствие вечной, не опускавшейся завесы тумана, мало что удалось видеть от Мурманского берега; оставалось надеяться, что на обратном пути удастся ознакомиться с ним основательнее, и декорация его предстанет с желательной ясностью. К счастью, расчет и на этот раз оказался совершенно верен, и пароход, несмотря на бурю, доставил в желаемую бухту точь-в-точь в свое время. Из-за мглы, тумана и дождя заметно стало на берегу какое-то, будто бы, углубление общего фасада скал: это именно и была Тарабарская бухта, и судно направилось к ней. Териберка — одна из лучших, но небольших бухт нашего Поморья, и хорошие качества её сказались именно теперь, потому что она, будучи почти открытой северо-западному ветру, отлично защищена от подгонявшего судно, северо-восточного, отвесными скалами, поднимающимися с этой её стороны и называемыми здесь, подле этой губы, «Волчками». А зайти в бухту было вполне своевременно: ветер быстро крепчал, и кренометр показывал уже не 30°, а 35° наклонения; команда заметно утомилась; большей частью все продрогли и промокли, да и качки натерпелись достаточно, — пора было отдохнуть. В шканечном журнале всякому ветру, а тем более буре, выставляются, баллы. Той, которая потрепала в этом пути, поставлено 9; должно быть 12 баллов не ставят никогда, потому что судно погибает. Судно входило в Териберскую губу в десятом часу утра. Здесь почти конец нашего Поморья, т. е. той окраины, возвращаясь от которой, поморы «идут в Русь».

Териберская губа.

Вход в Териберскую губу. Путь промышленников на Мурман. Очерк трескового промысла. Шняка. Артель. Ярус. Заготовка трески. Осмотр поселения. Церковь. Зуйки. Санитарная часть побережья. Обход фактории, колонии и становищ. Значение рыбы мойвы. Морозники. Общество «Рыбак». Соляное дело в Поморье.

Отрадно выйти из области шторма и очутиться вдруг в царстве успокоения. Еще приятнее — и в этом последнем чувстве есть даже некоторое злорадство — слышать, как гудит и мечется этот шторм позади вас, словно рычит, сердится на то, что вы спаслись от него, рычит, но уже бессильно, вас не касаясь; в погоню за вами долетают только какие-то клочья вихрей, которые кажутся вам сладкими дуновениями зефира — так они приятны. Вход в Териберку довольно широк; справа скалы отступают назад, словно пятясь от моря; они не высоки и вовсе не закрывают вида на него, так что от западного ветра тут защиты нет; зато слева от северо-востока бухта закрыта темной завесью мрачных, высоких гранитных скал. Входя в губу, пароход держался средины пролива; вправо, по довольно далеким, отступившим назад от общей линии побережья, изможденным глыбам, в черные непроглядные щели их, на совершенно лысые, округленные лбы, со всей мощью ударяла гигантская волна, вкатываясь высоко, и едва-едва поспевала вниз, так как за ней шла новая волна, и эта опять лезла, подбирая, подлизывая остатки прежней, и скатывалась сама, подбираемая третьей. Глядя на эту гигантскую толчею, легко было представить себе, во что должно обратиться любое судно, выброшенное в такую погоду на подобные ленящиеся подушки? Тут не могло бы быть никакого вопроса о каком бы то ни было сохранении судна, — оно меньше чем в несколько минут превратилось бы в мелкие щепы. А что бы было с людьми! Но наши поморы живут и зарабатывают свой хлеб в большинстве случаев в подобных или вблизи подобных грозных явлений природы, и у них в распоряжении не океанский пароход, а утлые суденышки, не компасы и штурманы, а привычка, сметка, чутье.

Скала левой стороны слегка поблескивала по всем выступам и жилам своим струйками дождя; местами светились узкими полосками временно проявившиеся водопады. Белыми пятнами выдавались неподвижные потоки птичьего помета от тех выступов скалы, на которых по бархатистым, пухлым подушечкам мхов гнездились в несметном количестве морские птицы, они только что вывели птенцов и от поры до времени слетали с гнезд. Тут был и черный баклан, и такой же черный чистик, и целые семьи серых и белых чаек и гагар; баклан тянул прямо, чайка кружила в воздухе; замечалась также философы-птицы, остававшиеся сидеть на местах.

«Забияка» бросил якорь на шести саженях глубины, верстах в трех от поселения, видневшегося в глубине бухты я раскинувшегося на совершенно гладком наносе песков, скопившихся за сотни лет усилиями впадающей здесь речки Териберки. Сквозь дождь и туман довольно большое поселение обозначалось не совсем ясно; заметнее других выделялись небольшая новая церковь и домик, занятый больницей санитарного отряда архангельского благотворительного общества, под белым флагом с красным крестом. Бухта, кругловатая по плану, очень не велика, имеет около 40 сажен глубины и, как кажется, одну только песчаную банку, на которой судно и бросило якорь. Она представляется как бы чашей, бока которой состоят из скал 300 — 400 футов вышины, почти совершенно лишенных растительности; только к северо-западу и к океану принижаются они, будто один край этой чаши был когда-то кем-то сломан, разрушен и дал просвет, чтобы открыть свободный доступ северо-западному ветру. Скалы сквозь дождь и туман виднелись не особенно ясными, аспидного цвета, очертаниями, по которым тут и там нависали временные водопады. На одной из этих скал, в самой глубине залива и почти подле вершины её, обратило на себя внимание явление, оставшееся невыясненным: из земли, или, вернее, из скалы, поднимался значительный сноп водяных брызг, клонившихся султанчиком по воле ветра в ту или другую сторону.

Подобные выходы воды из почвы случается видеть в Швейцарии при очень сильных дождях, но только в самой глубине долин; палка, воткнутая в землю и вынутая из неё, дает свободу и место довольно высокому фонтану; здесь явление это замечалось на вершине горы, на скале, и чем могло оно обусловиться — объяснить трудно.

Прилив начался в Териберке в одиннадцать часов, и для съезда на берег надо было соображаться с ним, так как обмеление подле самого поселения значительно. Около четырех часов пополудни, путешественники на вельботе направились к песчаному наносу, к поселению. Серым тонам неба и воды и завешенных туманом и дождем скал вполне соответствовал вид берега и людей, собравшихся на нем. Это был в полном смысле слова негатив того, что ранее видели в Кеми. Там — солнце, тишина, женщины, пестрота и блеск нарядов, тут — те именно мужчины, которые уходят от своих жен на промыслы, их сермяжные одежды, их темные, различнейших покроев шапки; сапоги, лапти, босые ноги, серая непогода и порывистые вихри. Когда вельбот приблизился настолько, что ясен стал звон очень небольшого колокола маленькой церкви, скорее — избы, на горизонте обрисовалась другая старая церковь. Нельзя было не обратить внимания на значительное количество мальчишек-подростков от десяти до пятнадцати лет: это — так называемые «зуйки», существенно важные участники промыслов. Териберка считается центром главного и главнейшего промысла Поморья, — трески; в общих чертах, этот промысел представляется в следующем.

В начале марта, задолго до того, пока прилетает в Соловки первая чайка, когда еще вполне сильны мартовские морозы в Петербурге, и мы, столичные жители, собираемся кончать наши театральные и другие сезоны, — по белым, безбрежным саванам нашего Севера, по мерзлым тундрам и озерам, не имеющим дорог, пользуясь для ночлега редким лопарским чумом или простым навесом на бревешках, воткнутых неизвестным добрым человеком, на том же основании, на каком в степях Аравии вырыть колодезь, — тянутся из волостей Архангельской и ближней Олонецкой губернии к Поморью промысловые люди, так называемые «покручники». Они законтрактованы своими хозяевами; еще с осени в Архангельске, на Маргаритинской ярмарке. Покручники в долгу у них, потому что забрали деньги вперед; они идут на отработку с тем, чтобы повторить в будущем году то же самое: тот же снежный путь в глубокую зиму и ту же «отработку». Где пешком, где на оленях, довольствуясь в качестве пищи почти исключительно далеко не свежей треской, двигаются эти темные, безземельные люди к великому, насаждаемому Богом полю, к Ледовитому океану. Для любителя мрачных красок было бы, где разойтись при описании этого стихийного движения покручников, по бережному белому савану, сквозь длинные-длинные ночи, в свете полярных сияний, по едва видным, постоянно заносимым буранами, тропиночкам. Для полной законченности картины следует сказать, что так называемые «становища», жилья, рассеянные по Мурману, принадлежащие тому или другому хозяину, к которым покручники приходят после описанного пути и где живут летом на берегу, между одним уловом и другим, это — настоящие гноилища; нары узки, стары, грязны; десятки людей дышат тут воздухом, спертым в грязном помещении, размерами не более каких-нибудь двадцати кубических сажен, а цинга, скорбут и горячки свили себе гнезда самого злокачественного характера. Эти гноилища, остающиеся на зиму пустыми или поручаемые наблюдению наемного лопаря, населяются с марта месяца народом, первой обязанностью которого при появлении на месте должна быть очистка становищ от снега и заделка пробуравленных зимними вьюгами отверстий.