По Северо-Западу России. Том I. По северу России
Шрифт:
Это все в ветвях над землей, а на самой земле есть своеобразная, тоже широкая жизнь. Волк не менее сильно, чем небрежность лопаря и страсть его к норвежскому рому, уменьшил когда-то многотысячные стада оленей; попадается тут и «белый волк». Дальние родственники волка — одичавшие собаки бродят здесь, например, в Керетской волости, целыми стаями и устраивают на оленей правильные охоты. Подтверждают рассказ о том, что куница перегрызает птице горло, вцепившись в нее и не оставляя ее на лету. То же проделывает и ласка. Тигром здешних лесов считается росомаха; рысь тоже водится, и один экземпляр её, как говорят, жил целую неделю, опять-таки, в Архангельске, в столице Севера, и только с трудом был убит. Медведь к самой окраине Мурмана не подбирается: леса для него мелки и малы.
Как бы в подтверждение несомненного присутствия зверя, в очень недалеком расстоянии протянула по белому снегу крупная хвостистая лисица; резкая, почти черная тень волочилась подле неё
На берегу виднелся между скалами чум. Так как время было теплое, то вход в него был открыт, и оленья шкура, закрывающая его, отворочена. Чум, лопарский чум, это один из первообразов человеческого жилья. Применившись к местности, как применяется гриб, когда он растет между кореньями, потягиваясь к свету и теплу, приютился чум в глубокой расщелине скалы, между навороченными от века камнями, защищенный ими от всяких ветров. Чум — это вязанка жердей; с одного конца, сверху, они связаны так, чтобы между концами оставалось небольшое отверстие для выхода дыма; с другого конца жерди раздвинуты по кругу и понатыканы в землю, в мох, в расщелины между камнями. Поверх этих жердей наложен слоем где дерн, а где и досочки; на местах менее прочных настлана оленья шкура, и все это скреплено одно с другим чем Бог послал: веревочкой, прутьями, плетенкой морской травы. Чум этот — полная собственность лопаря. Подобные места по побережью насиживаются, как места нищих у той или другой из папертей церковных. На зиму лопарь уйдет в свое зимнее становище, состоящее тоже из чумов, только покрупнее, и расположенное где-нибудь поблизости, на матерой земле. Он захватит с собой то, что поценнее: образочки, оленьи шкуры, посудину; он вытащит на берег свою лодчонку, оставит свой чум до следующей весны и вернется к нему в полной уверенности в том, что никто другой не займет его. Это — взаимная гарантия самых бедных на свете людей, прочнейшая, чем всевозможные писаные условия.
Вероятно, что приближение множества людей, не дававших себе обета молчания, движение их по гранитным катышам, перевертывавшимся под ногами, было издали замечено обитателем чума. Внутренность чума гораздо прочнее и приятнее его внешности: оленьи шкуры были разостланы по земле; прямо против входа, мелькая из-за дыма костра, разведенного посредине, виднелось несколько образочков, створней, поставленных на почетное место, на низенькую скамеечку. Небольшая кошка — одно из приятнейших достояний лопаря — присоседилась к ним. На жердях висело большими комьями вяленое китовое мясо. Лопарь объяснил, что его пищу составляет не одна только рыба, но и это мясо, добываемое «даром» с ближайшего Урского завода, и что с тех пор, как китовые туши, по снятии с них жира, идут в Арский завод, эта статья хозяйственного обихода, пожалуй, прекратилась.
Около двух часов дня, 22-го июня, «Забияка» оставил Еретики. Предстоял переезд очень небольшой, всего в два часа времени, к Кольской губе и далее к городу Коле, оставшемуся к югу. С этим вместе началось обратное путешествие.
Кольская губа.
Екатерининская гавань, её история. Надежды Поморья. О мурманских гаванях и бухтах вообще. Вопрос военный и вопрос промысловый. Абрамова пахта. Прибытие в Колу.
Глубокий Север — 68° северной широты, за Полярным кругом. Здесь, после двухмесячной ночи, по народной примете, только с Василия Солноворота — с 1-го января — опять «заотсвечивает», т. е. днем светить начинает.
Да не ошибаемся ли мы, — так ли это? Чудеснейший день; термометр показывает в тени 20°, и навстречу крейсеру, вступающему в Кольскую губу, чуть слышно веет теплый южный ветер. Едва только судно направилось к губе и стало поворачивать в нее, не доходя острова Кильдина, как сумрачное обличье Мурмана будто свеялось, исчезло куда-то. Тут у входа в Кольскую губу, словно огромные зевы, раскрываются к океану многие губы, которыми побережье изрезано совершенно; вот слева губа Волоковая, справа — остров Торос, губы Кислая, Сайда, Оленья, Пола. Впереди тянулась вглубь материка как бы широкая, очень широкая река, обставленная горами, футов в 300 — 400 вышиной, густо поросшими довольно высоким лиственным лесом. Глаза отвыкли от этой яркой, позлащенной солнцем зелени, и вот она опять перед вами, изумрудная, светлая, спускающаяся с вершин вплоть до синей волны, нежно обмывающей её корни, и это рядом, бок-о-бок с Мурманским побережьем! Будто воспоминание Мурмана, его жилистых очертаний, его неприветливых теней, там или тут высится в зелени отдельная скала, часто совершенно отвесная, называемая тут «пахтой», но зелени много и на ней.
Север ли это, Мурман, или, может быть, частичка Волги, подле Жигулей, чудом перенесенная к Ледовитому океану и подсунутая под крейсер с полной обстановкой иной, южной картины? Говорят, будто возникали подобные неожиданные картины в степях южной России, ублажая очи путешествовавшей когда-то великой императрицы.
Обратимся, однако, для
Вот данные средней температуры Мурмана по Реомюру: зима — 6 градусов, весна — +2,29, лето +8,95, осень +2,5; 20 и более градусов тепла в июне, июле и августе месяцах не редкость. Океан по Мурману зимой не замерзает никогда; по нему плавают льдины, не мешающие движению судов; обмерзают иногда берега на недолгое время так называемым «припаем», который очень быстро разбивается и образует местами «торосы», ледяные горы; совершенно замерзают только бухты.
Судя по этим коротким, но ясным данным, несомненно, что нельзя считать Ледовитый океан по Мурману побережьем закрытым. Об Устюге Великом было сказано, что разница между продолжительностью навигации петербургского порта и архангельского не превышает 30 — 60 дней; но это для Белого моря, имеющего нехорошую привычку замерзать, а не для Мурмана. Вопрос о сроке плавания по Ледовитому океану настолько существенно важен как с военной, так и с торговой стороны, что о гаванях и бухтах нашего побережья должно поговорить подробнее; это будет совершенно кстати после посещения Екатерининской гавани, предстоявшего немедленно по входе в Кольскую губу.
Около четырех часов пополудни крейсер круто повернул вправо, в губу Палу, и немедленно переменил в ней курс налево. Это и была Екатерининская гавань. Просторная гавань, с тихо плескавшеюся водой, широко раскидывалась вокруг, обрамленная скалами, разукрашенными зеленью лесов. Широкий круг чертил по ней крейсер.
Гавань не особенно велика: в ней две версты длины, одна — ширины; замерзает она, и то не всегда, только на полтора месяца. Это не бухта, это собственно пролив между островом Екатерининским и матерой землей. Все берега её чисты и приглуби, подле них около десяти сажен глубины; подальше — от шестидесяти до ста сажен. «Нельзя вообразить себе — говорить Рейнеке — стоянки безопаснее и спокойнее»; единственное неудобство ее — это узость входа, не допускающая лавировки, что, как известно, для судов с паровыми двигателями — вопрос третьестепенный. С давних, давних лет была Екатерининская гавань на виду и считалась кладом, так как выход из неё весной и возвращение в нее поздней осенью, — что существенно важно для успеха промыслов — представляются вполне удобными. Недаром стремятся наши промышленники, еще в марте месяце, к соседней с ней Коле, составляющей главную станцию их на пути к Мурману. С 1741 по 1744 год зимовали в Екатерининской гавани наши военные корабли, так как в Архангельск входить они не могли, вследствие Березовского бара. В 1741 году были произведены подробный осмотр гавани и снятие её на план; в 1742 году — вторично. В апреле месяце 1748 года адмирал Брендаль, зимовавший тут с флотом, получил приказание идти отсюда с двумя соединенными эскадрами в Балтийское море; но оказалось, что кедровый лес, из которого была построена «Диана», «есть как губка»; что на двух фрегатах не хватает 48 пушек, а вообще нет пороху, нет мундиров и люди по восьми месяцев жалованья не получали. Так рапортовал Брендаль посылавшей его в Балтику адмиралтейств-коллегии. В 1744 году из Екатерининской гавани ушли — и на этот раз, чтобы более не возвращаться — наши последние три военных корабля.
Выше сообщалось уже о тех печалях поморов, которые были поведаны ими по поводу уступки Норвегии нескольких лучших незамерзающих гаваней. Но что с возу упало, то пропало, — надо беречь остальное. Арская губа не замерзает никогда; Териберка — не совсем; Еретики сковываются льдом недели на две; Екатерининская гавань — это то место, из которого промысловый пароход, прозимовав, может направиться к Новой Земле уже в марте месяце и помешать норвежцам снимать богатые сливки с наших корневых промыслов. Кроме перечисленных удобных для промыслов местностей, имеется целый ряд других, не менее, если не более удобных: губы Зеленецкая, Шельпинская, Харловка, Семь Островов, Лица. По обширности, безопасности и удобству лучше прочих бухт считаются Екатерининская и Зеленецкая.
Вопрос о спокойных стоянках на нашем северном побережье — вопрос очень важный и давно уже вызывал всякие изыскания и соображения. В вопросе этом собственно две стороны: одна — промысловая, другая — военная; для той и другой совсем разные требования; но чтобы наше северное Поморье оставалось таким беззащитным, как в настоящую минуту, это нежелательно и невероятно. Когда рельсы соединят Волгу с Северной Двиной, что должно, как известно, совершиться в близком будущем, тогда значительная часть грузов направится не к Петербургу, а к северному побережью при новых условиях, — неужели же только старички «Бакан» да «Полярная Звезда» будут, по прежнему, представительствовать здесь от имени нашего флота, а остатки земляных валов, поднятых против англичан в 1854 году руками горожан и монахов в Онеге, Коле, Кеми и Соловецком монастыре, примут на себя обязанность внушать людям почтение к нашей береговой обороне? Это немыслимо.