По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

Рита засуетилась. Через минуту никаких следов проис­шедшего не осталось, если не считать замотанной головы Буеверова. На марле, скрывавшей теперь половину его лица, медленно проступала алая полоса.

Рита поспешно вышла, загромыхав ведром, и притвори­ла тяжелую, окованную железными полосами, дубовую дверь башни

Омар Садык встал, медленно прошел к противоположной стене, куда закатился стилет, поднял его, любовно вытер лезвие полой бешмета и спрятал за пазуху. Очевидно, там, в подкладке, были прикреплены ножны. Затем, провожаемый взглядами (подобострастным — Феофана, мрачным и выжи­дающим — Хапито,

затравленным — Буеверова), вернулся на место. Аккуратно положил расшитую подушечку на каменный пол, преклонил колени и, воздев руки вверх, совершил на­маз.

Хапито повторил его жест и тоже зашевелил губами. Старый рецидивист, для которого убить человека было не труднее, чем задавить муху, отличался набожностью, не про­пускал молитв, где бы ни находился, а его суеверие вызыва­ло у других членов шайки заглазные насмешки,— открыто вышучивать вспыльчивого Гумжачева никто себе не позволял.

Кончив шептать, шейх встал и после короткой паузы, точно выжидая, когда молитва его дойдет до Бога, сказал, отчетливо произнося каждое слово:

— Деньги пока делить не будем. Кто-нибудь из вас, ум­ников, сунется с ними — и конец. Пишите письма. Вы зна­ете: они в надежном месте, у меня в подвале. Ни одна соба­ка их не найдет...— Омар резко повернулся к барону, открыв­шему было рот, и фальцетом крикнул: — Молчать, цыганс­кий пес, когда говорит старший!

Феофан втянул голову в плечи, так и оставшись с от­крытым ртом. Он не понимал, к чему клонит шейх. Кто-кто, а он-то хорошо знал, что в подвале у Омара Садыка никаких денег нет. Они тут, в башне. Он сам замуровывал чемодан в кладке под лестницей, где год-полтора назад они вдвоем с Ханом обнаружили давно забытый подземный ход, ведущий к подножью скалы. Там была пещера. Вход в нее буйно за­рос кустарником.

— После трапезы,— продолжал Садык, мгновенно ос­тыв,— разойдемся по одному. Хапито и ты,— он ткнул су­хим пальцем в воздух по направлению к Буеверову,— на Дербентскую. Ночь проведете там. Все убрать. Чтобы не было никаких следов. На рассвете, через сутки, быть здесь. Еду привезете с собой...

Буеверов отчаянно замотал головой.

— Сцапают,— с трудом выговорил он, морщась от боли.

— Так быстро из Черкесска они не явятся,— брезгливо сморщившись, успокоил его старик.— Сутки, по крайней мере, у нас есть. Ты,— он ткнул пальцем в барона,— то же самое сделаешь у себя. Чтобы ничего не осталось в доме. Понял?

Любая мелочь наведет их на след. Ты — растяпа, пусть Рита сама все проверит.

— Понял, вон-да!

— Сбор — до света, здесь, в башне. Я буду. Тогда каж­дый получит свою долю. Куда кому ехать скажу завтра. А теперь — пора варить мясо.

... Ели они в глубоком молчании, словно совершали важ­ное таинство. Буеверов не трогал баранину, глядя на аппе­титные куски жадными страдающими глазами: ему было боль­но жевать и, кроме того, от движения челюстей, рана начи­нала кровоточить. Но совсем отказаться от еды было выше его сил. Он взял алюминиевую кружку и, зачерпнув из котла, стал осторожно прихлебывать горячую жирную шурпу [58] .

Феофан истово трудился над огромным куском, перема­завшись до ушей жиром. Жир стекал у него между пальцев, полз желтыми тяжелыми струйками по волосатым рукам с закатанными по локоть рукавами рубахи.

58

Шурпа (черк.) — бульон.

Хапито ел степенно, не торопясь и не обжигаясь. Он по-прежнему сидел, скрестив ноги, и ни на кого не смотрел, занятый, казалось, только едой.

Рита устроилась поодаль, с другой стороны очага и по­луоборотившись к ним спиной, чтобы мужчины не видели, как она ест.

Омар Садык не вставал со своей подушки: возле него цыганка по знаку барона поставила небольшой медный под­нос с лучшими кусками. Шейх осторожно, чтобы не выпач­кать пальцы, держал баранье ребро за косточку, отрезал сти­летом тонкие ломтики мяса, макал их в тузлук [59] , а потом уже отправлял в рот.

59

Тузлук — бараний бульон с солью и чесноком.

Феофан изредка поглядывал на старика и молча качал го­ловой. Он знал Омара Садыка много лет, был многим ему обязан, но так и не понял до конца этого странного челове­ка. Все барону казалось в нем странным, даже манера есть. Не поймешь, то ли и вправду истинный правоверный, знаю­щий коран и арабскую грамоту, то ли обманщик и гяур, по­набравшийся разных чистоплюйских привычек у русских гос­под, с которыми он когда-то имел дела.

Омар Садык насытился первым. Омыв руки в ведре, ко­торое поднесла ему Рита, он вытер их белоснежным батистовым носовым платком и, насмешливо оглядев жующих, сухо сказал, как щелкнул:

— Хватит. Пора. Хапито — первый.

Гумжачев швырнул кость в горячую золу, вытер об штаны руки и встав, поклонился шейху.

— Оставайся с миром, Хан.

— Богобоязненный человек,— иронически сказал Омар, ни к кому в особенности не обращаясь, когда за Хапито со скрипом затворилась тяжелая дверь башни.

Феофан подобострастно хмыкнул.

Выждав несколько минут, пока затих цокот копыт лоша­ди, увозившей Гумжачева, Омар кивнул Буеверову.

— Твоя очередь, шашлычник.

Буеверов отставил кружку и метнул короткий злобный взгляд на шейха. Этого держал в узде только страх. Никако­го почтения к святости хаджи Омара Буеверов, разумеется, не испытывал.

Не попрощавшись, он молча прошел к двери и, когда был уже вне пределов досягаемости омаровского ножа, шепеляво крикнул:

— Смотри, старик! Обманешь — не жить тебе на свете! Садык ничего не ответил. Только презрительная усмеш­ка скривила его сухие губы.

— Рита, выдь, поймай лошадей,— бросив есть, сказал Феофан.

Теперь, когда они остались вдвоем, в башне наступила гнетущая тишина. Барон не меньше других трепетал перед Садыком, но, несмотря на это, не собирался позволить ста­рику обвести себя вокруг пальца. А о том, что тот затевает какой-то подвох, Феофан догадался, когда услыхал о подва­ле. Зачем Омару понадобилась эта ложь? О судьбе Хапито и Буеверова, которые наверняка попадут в руки милиции, едва появятся в Дербенте, барон нимало не беспокоился. Черт с ними: каждый получит именно то, чего он стоит.