По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

— Осмотрите дом и двор,— коротко сказал Дараев, об­ращаясь к Махмуду Коблеву. Тот послушно вскочил и вмес­те с одним из осодмильцев приступил к обыску. Но, как Дараев и ожидал, ничего особенного они не нашли.

— Рассказал ли вам Дзыбов, как он бежал из-под кон­воя? — спросил Вадим старика.

— Зачем спрашиваешь, начальник? —-без улыбки отве­чал Зафесов.— Ваше угро знает, что старый Хахан — нейтра­литет. С тех пор, как Советская власть стала на Кубани, Хахан никому ни зла, ни добра не делает. Живет тихо. Ни­ кого ни о чем не спрашивает. Если секрет ему скажут, он не выдаст. Гость

придет — примет. Накормит, напоит, в до­рогу проводит. Газиз гостем приходил. Бурку просил, коня просил. Я дал.

— Какой может быть нейтралитет? — возмутился Мах­муд и покраснел, сетуя на себя, что не выдержал и вмешал­ся в допрос.

— Э-э! Сынок! — горделиво усмехнулся хозяин и продол­жал, по-прежнему говоря о себе в третьем лице: — Ты еще не появился на этот свет, когда Хахан на лихом коне с де­сятком добрых джигитов нападал на байские усадьбы. Билбаев Хахан. Деньги и скот отбирал, бедным отдавал. Кула­ков тоже не жалел. А теперь нет ни баев, ни кулаков. Ком­мунисты всех прогнали. Кого теперь грабить? На крестьяни­ на Хахан еще руки не поднимал. Вот и есть нейтралитет...

— Да поймите же вы, что ваше невмешательство — на руку именно врагам Советской власти! — вскипел Дараев.— И Газиз этот — белогвардейский сынок и конокрад, а возмож­но, и убийца... И вы помогли ему скрыться!..

— Газиз — мудрый человек,— стоял на своем хозяин.— Газиз — гость. Молод ты еще, начальник, учить старого Хахана.

— Ладно. Пусть гость. Где он сейчас?

Зафесов с досадой посмотрел на следователя. «Я же ска­зал тебе один раз,— можно было прочесть на его лице.— А ты опять за свое...»

— С тобой говорить больше не буду, начальник,— сер­дито сказал Хахан.— Пустой разговор. Газиз бурку взял, лошадь взял и уехал. Все. Больше не знаю...

— Какую лошадь? — преодолев свою обычную робость, вставил Махмуд.— Мы осмотрели сарай. Там и не пахнет конем — ни помета, ни корма нет...

Зафесов взял со стола лампу и, прибавив огня, поставил ее на подоконник.

И только тут Вадим Акимович понял.

— Махмуд! Сейчас же уберите лампу с окна! Алехин — пускайте собаку во двор!..

Но сколько проводник ни понуждал своего Джекса, тот не мог взять следа и возвращался к порогу дома.

... Той ночью Вадим Дараев лишь наполовину разгадал хитрость отставного главаря абреков. Хахан действительно дал Дзыбову бурку, но коня не мог одолжить беглецу по той про­стой причине, что такового у него не было. Газиз ушел минут за пятнадцать-двадцать до появления преследователей у Хахана. Лампа была условным знаком. Газиз знал, что если она появится на подоконнике, значит,— погоня возобновлена.

Одного Дараев не понял: собака не брала след потому что Газиз ушел в сапогах Хахана Зафесова, унося свои под мышкой.

Вадим до того был огорчен неудачей, что ему не хоте­лось показываться на глаза Шукаеву А куда пойдешь среди ночи, если сбитая с толку ищейка не берет след?

* * *

Станица Гаевская ничем как будто не отличалась от де­сятков других кубанских станиц. Неровные захламленные улицы, пыльные летом, грязные осенью и зимой, если зима выдавалась слякотная, с чахлыми тополями и вечным лаем матерых волкодавов, громыхающих железными цепями во дво­рах. Низенькие саманные или деревянные домики с распис­ными ставнями и фронтонами, выкрашенными в самые нево­образимые цвета, по которым легко можно было догадаться, какими красками располагало в том или ином году гаевское станпо. Правда, здесь были уже электричество и почта В остальном Гаевская оставалась в те годы прежним казачьим захолустьем. Лежала она в стороне от больших дорог, ни во времена оны, ни теперь не обнаруживал никто в ее недрах ни золота, ни нефти, ни торфа, словом, ничего такого, что могло бы привлечь сюда людей из города и наполнить стани­цу шумным дыханием новой жизни.

Единственной достопримечательностью Гаевской было довольно высокое полутораэтажное кирпичное здание, торчав­шее несколько на отшибе, у самой дороги. Это был бывший купеческий особняк, половину которого занимал пятидесяти­летний Алексей Буеверов, дальний родственник купца, пос­леднего владельца дома, исчезнувшего неведомо куда в рево­люцию Каким образом предприимчивому Буеверову удалось доказать новой власти свои права хотя бы на часть дома, никто из обитателей Гаевской не знал. Во всяком случае, он владел этой половиной. А во второй вольготно размещалась закусочная «Олень», которой заведовал все тот же всегда улы­бающийся толстяк Алексей Буеверов

Днем возле «Оленя» царствовала сонная тишина, зато к вечеру, особенно по субботам, это злачное место наполнялось голосами подвыпивших казаков, песнями под гармонику, а то и надрывом цыганских романсов, когда в «Олене» собиралась шумная компания заезжих гуляк и вслед за ними — добрая половина кочующего вблизи табора

Надо сказать, что в такие вечера гаевские бабы люто ненавидели Буеверова и вверенное его заботам питейное за­ведение, отвлекавшее их мужей от домашнего о,чага Но при­ходил день, местные хозяйки наведывались к Буеверову за дефицитными уксусом или перцем для своих домашних соле­ний, а то и за дешевым мясцом дикого кабана или зайца, которое почти всегда водилось у Алексея Петровича, дружив­шего с браконьерами, и мир между ним и казачками восста­навливался до следующей субботы.

Потому, видно, и держался «Олень», что Буеверов кому угодно мог оказаться полезным. Кроме того, ходили по ста­нице строго секретные байки, что с людьми, которые не пола­дили с Алексеем Петровичем, случались неприятные вещи. То цыгане угонят лошадь, то ни с того, ни с сего загорится сарай, то милиция непостижимым образом пронюхает о тща­тельно скрываемом самогонном аппарате.

Словом, вся Гаевская твердо усвоила: с Буеверовым надо жить в добрососедских отношениях и поменьше соваться в его дела.

А что «дела» какие-то были, подозревали многие. В буд­ние дни во дворе особняка иногда ржали кони, открывались ворота, пропуская запыленные в долгой дороге повозки или даже небольшой гурток лошадей.

Кое-когда случалось, что «Олень» был закрыт и вечером, хотя из-за плотно прикрытых ставен доносились песни и пьяные возгласы. Это кутил с неизвестными приятелями сам хозяин. Но было у Алексея Петровича золотое правило, ко­торому он неукоснительно следовал по субботам и воскре­сеньям закусочная полностью работала на станичников