По следам легенды
Шрифт:
– Удачи вам, хлопцы!
– крикнул летчик, поднял и резко опустил руку.
Один за другим десантники исчезали в проеме двери. Первый подождал, пока выбросились во тьму его товарищи, улыбнулся летчику - свет сигнального фонаря над дверью к экипажу выхватил из полутьмы его лицо - и шагнул в пропасть.
Он приземлился на склоне горы, среди высоких сосен, черневших в темноте. Здесь, на земле, было тише, и только раскачивавшиеся вершины деревьев говорили о том, что ветер не стих.
Олекса сложил и спрятал в снег под приметным деревом парашют, проверил оружие, сверился по карте, где находится.
Вскинул
Олекса ждал свою группу, еще не зная, что остался один. И, когда ждать стало бесполезно, он побрел по снегу к Ясиням.
...Командир 8-го венгерского королевского корпуса снял трубку глухо заворчавшего телефона.
– Да, их должно быть шесть... Нашли погибшего? Отправьте тело в ближайший населенный пункт и продолжайте поиски...
Хортистские солдаты, растянувшись узенькой цепочкой, прочесывали лес. Идти по снегу были трудно, солдаты зло переругивались. Впереди шли офицеры.
Вот один из солдат заметил следы, показал их товарищу. Тот предостерегающе поднял руку, глянул, заметили ли следы офицеры. Те, проваливаясь в снег, ушли вперед.
Солдаты пошли прямо по чужим следам, разрушая их.
Послышалась частая стрельба, и все заторопились вперед. Это Михаил Мажорович лежал за сваленной сосной, стрелял скупо, экономя патроны. Он знал, что погибнет - никто не мог ему помочь. Мажорович отстреливался, давая время уйти своим товарищам.
Снайпер поймал его в перекрестье прицела...
Каратели провели по улицам села к управлению Виталия Розовского и Иосифа Деканя. Они были сильно избиты, лица в кровоподтеках. На телеге у управления лежал труп. Розовский всмотрелся и отвернулся - это был Дьюла Кеваго...
– Ваш?
– спросил его офицер.
Виталий отрицательно покачал головой.
– Зачем врешь?
– разозлился офицер.
– Он разбился во время прыжка упал на скалы...
Неожиданно офицер смягчился:
– Если хотите - попрощайтесь...
А в это время еще два человека уходили по склонам гор в противоположные стороны. Самуил Габерман, решив, что вся группа погибла, попытался оторваться от преследователей, выйти за кольцо облавы. Это ему удалось, и еще несколько месяцев он продолжал борьбу, пока не пал в бою с карателями, отстреливаясь до последнего патрона.
Олекса знал, что находится неподалеку от родного села, карта помогла ему сориентироваться. Он побрел по глубокому снегу в ночь. Иногда до него доносились голоса, лай овчарок, выстрелы. Он кружил по снежной целине горы не отпускали его, он в третий и четвертый раз пересек свои же полузаваленные снегом следы и только тогда нашел укромное убежище под широкой елью, решил ждать рассвета. Невыносимо тяжелой была мысль о том, что его товарищи погибли. Как так могло случиться, что их ждали солдаты и жандармы? Неужели предательство? Тогда кто их выдал?
Олекса гнал прочь от себя такие мысли. Предательства быть не могло группа готовилась в условиях строжайшей конспирации, считанные люди знали о том, куда и когда ее будут забрасывать. Здесь, в Карпатах,
Тогда что же случилось?
Он терялся в догадках, и эта неизвестность угнетала его сейчас больше всего. Неужели остался один, совсем один?
Только гораздо позже Олекса узнает, что все его товарищи выполнили свой долг, что измены не было, а произошла одна из тех нелепых случайностей, которых так много случается на войне. Из лагеря, который находился неподалеку, бежала группа советских военнопленных, и облава проводилась именно поэтому. Но когда каратели услышали неясный гул самолета, увидели парашютистов, они сразу сообразили, в чем дело...
Это станет известно ему потом, а пока он обессиленно сидел под сосной, привалившись спиной к ее стволу, и поземка постепенно заметала его сухим снегом. Теперь он слышал лишь неясный шум деревьев, которые сплетались где-то там, в близкой вышине, своими вершинами. Да, их всех, кроме него, расстреляли почти в упор... Но задание должно быть выполнено он ведь пока жив? И Олекса прикидывал, кто из его давних друзей мог уцелеть в лихие дни оккупации, вспоминал старые партийные явки - вдруг их не обнаружили жандармские ищейки?
Нет, он не сложит оружие...
Сидеть в снежном укрытии было хорошо, однако все настойчивее думалось о том, что с рассветом каратели могут возобновить поиски. Тогда ему из этой западни не уйти. Он встал, сделал несколько шагов и вдруг понял, что не в состоянии оставить свое укрытие... И тогда, чтобы превозмочь себя, упал на снег и покатился вниз, по склону. Так он всегда делал в детстве, когда спускался с гор, с лесных делянок в родные Ясиня, и уставал так, что хотелось только одного - сидеть и не двигаться...
Где они сейчас, Ясиня? Небо было низким и темным, даже на десяток шагов впереди не было ничего видно. "Встань и иди!" - резко приказал себе Олекса. Куда угодно надо идти, только подальше от места выброски. Пусть ему поможет чутье горца, пусть помогут ему горы - ведь они свои, родные, не выдадут ворогу...
Лишь перед рассветом небо чуть прояснилось и робко выглянули неяркие звезды. Он достал карту: в Ясиня путь лежал строго на север. Теперь он шел уверенно - туда, где прошла его юность, где начиналась та его жизнь, под которой война резко и безжалостно провела черту. А когда придет время подводить итоги и этим дням, и всему, что было и прошло, он напишет:
"Прожил я 41 год, из них посвятил 20 лет делу бедного народа. Всю жизнь был честным, преданным, неутомимым борцом без личных выгод. Никогда не кривил душой. И таким умираю..."
Эти строки он написал в письме-завещании жене и дочери. Палачи явили неожиданную милость - разрешили письмом попрощаться с женой и маленькой дочуркой. Он догадался, что это игра в милосердие, как могли они отослать письмо отсюда, из хортистского Будапешта, в СССР? Что же, надо было перехитрить тюремщиков, и Олекса написал еще одно письмо, когда ему дали бумагу и чернила... И когда его вели на казнь, чьи-то руки незаметно взяли из его рук этот сложенный в квадратик листик, и письмо по нелегальным каналам выпорхнуло на волю, преодолело поля сражений, пришло к нам...