По следам легенды
Шрифт:
– Я просил его об этом, когда возвращался после учебы в СССР через Прагу в свое Закарпатье. Товарищ Клемент обещал...
– Знаю, но тогда меня не было в Праге. Потом вызвали в ЦК, говорят: отправляйся в Мукачево, там редактором "Трудящейся молодежи" назначен молодой товарищ. Помоги ему...
– Спасибо тебе, Юлек, - серьезно проговорил Олекса.
– Быстро пролетели эти дни, а след от них останется на всю жизнь... Значит, уже завтра - в Прагу?
– Пора. Товарищ Готвальд просил не задерживаться. Сложно у нас, задумчиво сказал Фучик.
– Оппортунисты голову поднимают, есть и откровенные капитулянты... Ну, ничего, у нас с тобой дорога прямая вместе со всей партией, со всем народом... И навсегда - в братстве с СССР!
– Только так!
– подтвердил Олекса.
– Хорошо ты это сказал: "на всю жизнь"... Я чех, ты украинец, гуцул, но судьба у нас одна. Сами ее выбирали...
– А если крушение, гибель?
– спросил Олекса.
– Об этом не думаешь?
– Такого быть не может, - твердо сказал Фучик.
– Временные поражения, неудачи, даже смерть твоя или моя - в борьбе всякое случается. Но впереди - только победа.
Сверкнули молнии, переплелись в небе и вдруг будто высветили для молодых людей их судьбу: тюрьмы в Берлине и Будапеште, решетки на окнах, виселицы на тюремной брусчатке...
Олекса и Юлиус смущенно взглянули друг на друга. Затянувшееся молчание нарушил гуцул.
– Хлопцы, - позвал он, - пора вниз, гроза уже рядом...
В горах мощно полыхали зарницы, край горизонта затягивался темной полосой.
– Сейчас, вуйко, - откликнулся Олекса, - успеем.
– Тебе гроза в горах нипочем, ты вырос здесь, а вот пражский товарищ может простудиться, - чуть насмешливо ответил гуцул.
– А я грозу люблю!
– воскликнул Фучик.
– И пусть будет гром настоящий! И ветер - прямо в грудь! Буря в центре Европы! Ради такого стоит и промокнуть под ливнем.
– Тогда нам действительно по пути, - сказал Олекса.
– Когда узнал, что ты приезжаешь, заволновался. Твои статьи вся рабочая Чехословакия читает, за твоими плечами - несколько арестов...
– Не печалься, Олекса, все это у тебя еще будет - и аресты, и тюрьмы, - насмешливо откликнулся Фучик.
– Ну, хлопцы, - проворчал гуцул, - напророчите один одному. Про лучшее думайте, а это - на последний случай.
– Судьба у нас такая, вуйко, - посерьезнел Фучик.
– Сами предупреждаете - гроза надвигается. А она не только Карпаты захватит своим крылом. Мне кажется, - повернулся он к Олексе, - что я и вправду отсюда, из центра Европы, всю ее вижу. И чувствую: пронесутся над нашей старой Европой ураганы, кого-то унесут с собою.
– Юлек, - протянул руку Олекса, - вот тебе моя рука! Будь моим побратимом - и в счастливое, и в лихое время...
– До самых крайних дней...
– протянул Олексе свою руку Фучик. И добавил: - В самые свирепые грозы...
Прямо с гор Олекса и Юлиус подъехали к вокзалу. Был вечер, солнце уже закатилось за дальний горизонт, но еще не стемнело окончательно. И в этом неясном свете, где-то на смене дня и ночи, увидели Олекса и Юлиус на привокзальной площади переселенцев.
Они расположились табором - распряженные подводы, тощие лошади уткнулись в охапки соломы, бегают малые дети, ужинают вместе с провожающими их родственниками перед дальней дорогой. На подводах деревянные сундуки, фанерные чемоданы, узлы, иконы - убогий скарб, который неизвестно зачем везут они за океан.
Смотрят печально на переселенцев Олекса и Юлиус, видят, как плачут дети, сутулятся старики. Здесь же стоит слепой музыкант со своей внучкой Маричкой. Гомон привокзальной площади перекрывают печальные звуки скрипки, и звучит песня:
Верховние, свiте милий,
Рiдна моя мати,
Чому твоi дiти ходять
По свiту блукати?
Чому ходять, блукаючи,
Доленьки шукають?
А пройдисвiти, злодюги
Тебе обкрадають...
– Тысячи людей покидают наш край, - сказал Олекса Фучику, - уезжают в неизвестность. Бегут отсюда от голодной смерти, чтоб встретиться с нею за океаном...
– Мне переселенцы напоминают израненных, измотанных журавлей, которые отбились от своего ключа, - задумчиво проговорил Юлиус.
– Как в "Фата моргана" у Коцюбинского: словно калеки-журавли... И такие же несчастные... Здесь, наверное, и мои земляки есть.
– Олекса всматривался в привокзальную площадь, выхватывая из этого человеческого муравейника лица людей, сцены разлуки.
– Вуйко!
– окликнул он пожилого гуцула у ближайшей подводы - тот слезно и тяжело прощался с лошадью.
– Где люди из Ясиней?
– Та-ам, - гуцул указал на край площади.
Переселенцев было много. Вербовщики специально собирали большие партии, чтобы расходы на дальнюю дорогу были меньшими.
– Эгей, Ясиня!
– выкрикнул Олекса во всю свою молодую силу.
– Здесь!
– откликнулись издали.
Олекса и Фучик шли в толпе, и обступали их со всех сторон нищета, отчаяние, безысходность. Наконец нашли переселенцев из Ясиней, и Олекса обнялся с односельчанами. Здесь были и совсем молодые люди, его сверстники. Они обступили земляка.
– Это мой друг, журналист из Праги, - представил Олекса Юлиуса Фучика.
– Что, пан журналист любопытствует, как люди нищету на беду меняют? спросил молодой переселенец в кептаре*, перетянутом широким кожаным поясом - чересом.
_______________
* К е п т а р ь - гуцульская, верхняя одежда.
– Товарищ Фучик пишет по правде, - строго сказал Олекса.
– Раз тебе он товарищ, то и нам не чужой человек.
– Взгляды у переселенцев стали более доброжелательными.
Все собрались в круг, ждали, что еще скажет Олекса, который был, как и они, с гор.
– Зачем уезжаете, люди добрые? На кого горы наши покидаете?
– спросил Олекса.
Площадь и все, кто был на ней, слушали печальную песню:
Верховине, свiте милий,
Рiдна моя мати,
Чому твоi дiти ходять
По свiту блукати...
– Горы наши, - продолжал Олекса, - хоть и из камня, но живые, им силы нужны, чтобы стоять вечно! Без людей они поседеют, рухнут, осядут в землю...
– Правильно говоришь, Олексо, - ответили ему, - только что делать?
– У меня убогий шмат земли за долги забрали...