По следам знакомых героев
Шрифт:
— Нет, — возразил Германн. — Слез не было. Графиня была так стара, что смерть ее никого не могла поразить. Тем неожиданнее для всех явилось то, что случилось со мною.
— А что с вами случилось? — быстро спросил Холмс.
— После свершения службы пошли прощаться с телом. Сперва родственники, потом многочисленные гости. Решился подойти к гробу и я…
— Ну?.. Что же вы замолчали?
С видимым усилием Германн продолжал свой рассказ:
— Я поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном
— Кто бы мог подумать, что вы так впечатлительны, — удивился Уотсон.
— Признаться, я и сам этого не думал. По натуре я холоден и крайне сдержан в проявлении чувств. Но тут… Тут случилось нечто, поразившее меня в самое сердце.
— Что же? — снова подстегнул его Холмс.
— В тот миг, как я склонился над гробом, мне показалось, что мертвая графиня насмешливо взглянула на меня, прищурившись одним глазом. В ужасе подавшись назад, я оступился и навзничь грянулся об земь.
— Какой ужас! — воскликнул Уотсон.
— То-то, я думаю, был переполох, — невозмутимо отозвался Холмс.
— Да, — кивнул Германн. — Этот эпизод возмутил на несколько минут торжественность мрачного обряда. Немедля нашлось объяснение моего странного поведения. Кто-то пустил слух, что я якобы побочный сын покойной графини. Один англичанин…
— Бог с ним, с англичанином, — прервал его Холмс. — Расскажите лучше, что было потом.
— Извольте, — пожал плечами Германн. — Весь день я пребывал в чрезвычайном расстройстве. Обедая в уединенном трактире, я, против своего обыкновения, очень много пил…
— Ах, вот оно что, — словно бы про себя пробормотал Уотсон.
— Да… Обычно я не пью вовсе. Но тут… Вы понимаете, я хотел заглушить внутреннее волнение. Однако вино не помогло мне, оно лишь еще более горячило мое воображение…
— Понимаю. Очень даже понимаю, — сказал Уотсон.
— Ну, вот, пожалуй, и все. Воротившись из трактира домой, я бросился, не раздеваясь, в кровать и крепко заснул.
— Ну а о том, что произошло, когда вы проснулись, — сказал Холмс, — мы уже знаем. Благодарю вас, господин Германн! Вы очень помогли нам.
Холмс, как видно, был доволен результатом беседы с Германном. Уотсон, напротив, выглядел слегка сконфуженным.
— Итак, мы установили, — начал Холмс, — что вопреки суждению Лизаветы Ивановны, Германна все-таки мучила совесть. Следовательно, тот факт, что ему вдруг привиделась мертвая графиня, мог быть не чем иным, как прямым результатом терзаний его воспаленной совести.
— Да, — вынужден был согласиться Уотсон, — этот его рассказ о том, как ему почудилось, будто мертвая графиня взглянула на него с насмешкой…
— Согласитесь, это сильно смахивает на галлюцинацию. Не правда ли?
— Безусловно, — подтвердил Уотсон. — И это вполне согласуется с моим предположением,
— Ну, это, быть может, сказано слишком сильно, — ответил Холмс, — но одно несомненно: Германн был в тот день в крайне возбужденном состоянии. А если к этому добавить его суеверие, да еще тот факт, что перед тем, как свалиться в постель не раздеваясь и заснуть мертвым сном, он довольно много пил…
— Да, алкоголь весьма способствует возникновению всякого рода галлюцинаций, — сказал Уотсон. — Это я могу подтвердить как врач.
— Как видите, Уотсон, — усмехнулся Холмс, — у нас с вами есть все основания заключить, что в «Пиковой даме» нет ничего загадочного, таинственного. Все загадки этой повести объясняются причинами сугубо реальными. Не так ли?
Уотсон уже был готов согласиться с этим утверждением, но насмешливый тон Холмса заставил его еще раз взвесить все «за» и «против».
— Все загадки? — задумчиво переспросил он. — Нет, Холмс, не все. Главную загадку этой повести вам не удастся объяснить так просто.
— Что вы имеете в виду?
— Три карты. Тройка, семерка, туз. Этого никакими реальными причинами не объяснишь. Ведь графиня не обманула Германна. И тройка выиграла, и семерка…
— А туз?
— И туз наверняка выиграл бы, если бы Германн не «обдернулся», как выразился Пушкин. Иными словами, если бы он не вынул по ошибке из колоды не ту карту: даму вместо туза.
Холмс удовлетворенно кивнул:
— Вы правы. В «Пиковой даме» действительно имеется три фантастических момента. Рассказ Томского, затем видение Германна и, наконец, последний, решающий момент: чудесный выигрыш Германна.
— Вот именно! — оживился Уотсон. — Первые два вы объяснили довольно ловко. Но этот последний, главный фантастический момент вы уж никак не сможете объяснить, оставаясь в пределах реальности.
— Позвольте, — сказал Холмс. — Но ведь вы сами только что выдвинули предположение, что Германн уже давно сошел с ума. И разве его рассказ о том, как овладела им эта маниакальная идея, как всюду, во сне и наяву, ему стали мерещиться тройка, семерка и туз, — разве это не подтверждает справедливость вашего предположения?
— Да, но почему ему стали мерещиться именно эти карты? — живо откликнулся Уотсон. — Если считать, что графиня вовсе не являлась ему с того света и не называла никаких трех карт, если видение это было самой обыкновенной галлюцинацией, откуда тогда явились в его мозгу именно эти три названия? Почему именно тройка? Именно семерка? Именно туз?
Достав с полки «Пиковую даму» Пушкина, Холмс открыл ее на заранее заложенной странице.
— Я ждал этого вопроса, — сказал он. — Послушайте внимательно, я прочту вам то место, где Пушкин описывает мучительные размышления Германна, страстно мечтающего, чтобы графиня открыла ему тайну трех карт.