По слову Блистательного Дома

Гаглоев Эльберд Фарзунович

— Они пали в хорошем бою. И сейчас пируют рядом с нашими предками. Воин рождается для смерти. Им выпала достойная доля. В нашей земле мало таких бойцов, как вы. Что вы хотите сделать со мной? — обвела она нас взглядом. Не дождалась ответа и сказала: — Мой род богат. За меня дадут хороший выкуп.

— Что скажете, соратники? — посмотрел на нас Калман.

Нам троим сказать было нечего. Мы тут гости. И связывать себя очаровательной, но обузой, резона нам никакого не было. Улеб, мужчина местный, мог бы конечно родить какую-нибудь

идею, но он был занят. Храпом отпугивал местную живность. Саугрим молчал, глядя в огонь.

— Пусть этот воин, — подчеркнул я, — будет пленником Хушшар. Нам аманатов и держать-то негде, — развел руками. — Сами бездомные.

— Всякая семья Хушшар будет рада принять таких храбрецов, — задумчиво отхлебнул Калман из чаши. И не услышав ответа, обратился к девушке: — Хушшар не продают пленных. Ты сама можешь дать за себя выкуп.

— Как?

— Жизнь за жизнь. Поедешь в землю Хушшар. Выберешь мужа. Родишь ребенка. А потом, если захочешь, уходи. Не захочешь — оставайся. У нас воины на подбор. Такой породой, как твоя, разбрасываться нельзя.

— Да как ты смеешь? — попыталась она вскочить.

— Мы тебя взяли, не ты нас. Другие тебя и спрашивать не стали бы поди. Как думаешь? — не поднимая глаз, спросил.

— Я воин!

— Ты поляница. А воин что? Тьфу. А ты дите родить должна. Убить всякий сможет. Дело дурное. А вот родить… Ты много воинов знаешь, что родить могут? — остро глянул на нее. Она не отвела взгляд. Сцепились. Долго ломали друг друга. Девушка сдалась первой. — Вот то-то. Нашла чем гордиться. Воин!

Я с удивлением смотрел на этого молодого, в сущности, человека, пораженный такой странной для народа-воина философией. И вспомнил Оки. «Сам пусть идет, а жеребятки в нашем табуне бегать станут». Мудр народ, не боящийся освежать свою кровь новой. А кто воина вырастит, если отец в походах? Мать. Гордая, смелая, сильная.

Вот это я и высказал. Теперь с удивлением смотрели на меня. Уел я их. Но засмущался и заснул.

А утром, когда уже все определились, кто куда идет, ко мне подошел Калман с тем самым молодым Хушшар, что из боя чистеньким вышел.

— Тут, старший, вот какое дело, — смущенно начал командир. Помолчал. Глубоко вздохнул. И как в омут головой: — Девку ты по голове бил?

— Ну я.

— Нож ей ты в голову бросил, — уже утвердительно.

— Да, — не понимая, куда он клонит, ответил я.

— А почто не убил?

— Не хотел.

— О, — обрадовался Калман, — значит, ты ей теперь родитель.

От такой мощной логики я обалдел:

— Как это?

— Жизнь взять мог?

— Мог.

— Не взял?

— Не взял.

— Подарил, значит.

— Ну в общем-то так получается.

— А кто ж как не родитель человеку жизнь дарит?

Очень мило.

— Согласен, буду родителем. Что надо?

— Вот, — хлопнул Калман по плечу паренька. —

Жениться хочет на дочке, на твоей.

Я почувствовал, как крыша моя начинает, ну если не ехать, то разогревать мотор точно. У меня есть две дочери, но до них, к сожалению, добраться еще надо.

— На какой?

— Как ее зовут-то? — зачем-то шепотом спросил Калман.

— Салтен, — тоже шепотом ответил женишок.

— На Салтен, — растолковали мне, глупому. — Она за него идти-то согласна. Но по закону хочет. А поскольку родни ее поблизости нет, ну а ехать к ней вряд ли стоит, сказала она у тебя разрешения спросить как у родителя.

Н-да.

— А где она сама?

— Да вон. Салтен! Сюда иди!

Прятавшаяся между лошадей девушка, опустив голову, подошла.

Что было в этой ситуации делать, я даже в принципе не представлял. Разве что по книгам.

— Ты звал меня, подаритель жизни?

— Звал.

Девушка подняла голову. Нет, ну что значит женщина. Уже и голову вымыла, и вроде даже глаза подвела. А в глазах чертики скачут. Вот же дела. Вчера чуть не убили, а сегодня уже замуж собралась. Фаталисты хреновы.

— Тебе, э… дочка, нравится этот молодой человек?

— Я пойду с этим воином, если он меня позовет.

— Проси, — хлопнул по плечу молодого Калман.

Тот хлопнулся на колено, содрал шлем с головы.

— Отдали бы вы за меня вашу дочку, батька. Люба она мне, — и протянул плетку.

Вот такое вот прямое заявление. Я смешался:

— Вы тут поговорите, дети. Нам с дядьями посоветоваться надо. Калман, иди-ка сюда. Хамыц, Хамыц, — заорал я.

— Здесь я, алдар, — осадил он передо мной коня.

— Слазь, поговорить надо. Ты что же, зараза, делаешь, — попер я вперед.

— Та шо я, шо я, — отступил на шаг Калман. — Просидел возле нее всю ночь, а поутру мне в ноги. Брат ты мне, пойдем, сватом будешь. Себя говорит, убьет. И убьет ведь.

— А зачем он плеть сует?

— А ты его по спине огрей и скажи, шоб добрым был ей мужем, а то ты его по уши в землю вобьешь.

Как мило.

— Хамыц, мне два кольца нужны. Одно мужское, одно женское. Не с этого боя взятые.

— Понял. Баргул, брат мой младший, — заголосил он.

— Протяните руки, — сказал я им. Ей в руку вложил массивный золотой перстень, ему изящное колечко с каким-то камнем. — Наденьте их друг другу.

Надели, непонимающе глядя на меня. Дети ведь. Ему лет семнадцать. Ей еще меньше.

— Теперь вы муж и жена.

Положил им руки на затылки и прижал к своей груди.

— Поздравляю, — сказал и поцеловал обоих в щеки.

Хоть что-то хорошее в этом мире я сделал. Обряд вот новый завел.

Место, которое описал мне Саугрим, нашлось быстро. Мрачноватый распадок с большим белым камнем на одном из увалов.