По слову Блистательного Дома
Шрифт:
Потери были серьезными. Три латника Андрия погибли. Граика пытались заштопать два рудокопа. Эдгар все еще был без сознания. И было совсем непонятно, вернется ли в него.
И тут до моей сотрясенной головы стало доходить.
— Братцы, а где Тивас?
Все вежливо отвели глаза в сторону. Лишь один из рудокопов, со скрипом повернув голову, пробасил:
— Саурон с ним.
Сначала я не понял, при чем здесь этот персонаж. Потом дошло.
— Где?
Из высокой травы торчал черный шлем лидера. Не вполне уверенно, но быстро я двинул туда.
Вай-вай-вай-вай. Пах-пах-пах-пах. Дай-дай-дай-дай. Вы уже поняли, как было плохо. Ни хрена вы не поняли! В нашего
Хорошо вот Хушшар подоспели.
— Что с дядькой? А, Саин?
— Худо с дядькой. Целитель нужен. Настоящий.
— К лорду в Замок его надо.
— Не дотянем. Его сейчас шевельнуть — смерть.
— Хоржкух, порошок красный тащи.
Что мне в Хушшар нравится — дисциплина. Юноша, слегка забрызгав нас соком разбитых копытами стеблей, легко соскочил с коня. Сунул суровому молодому командиру небольшой кожаный мешок. Лицо того стало еще суровее.
— Ты, Саин, сейчас быстро стрелы выдергивай. А я порошок сыпать буду.
Рука моя сама собой хлопнула по пряжке.
— Плохая идея.
— Саин, этот порошок нам сам дядька Шаусашком дал. Не сделаем — помрет.
Мои пальцы, уже ухватившие рукоять гундабанда, вдруг сжала чья-то рука. Оказалось, рука Тиваса. Здоров же мужик! Он с усилием кивнул. Губы пошевелились, выговаривая: «Надо». Ну надо, так надо. Времени на размышления явно не было.
— Давай.
Обманули нас рогоглазые. Когда они в атаку на наших бросились, из травы поднялись крепыши в пятнистых балахонах. Я начал было разворачивать коня, как они ударили в меня со своих самострелов. На таком расстоянии шансов у меня не было, и стрелы с препротивным скрипом и хрустом ворвались в мое тело. Боли не чувствовалось, только ошеломление от ударов, и я рухнул на землю. Из близкого леса вылетели коноводы. Пятнистые взлетели в седла, похватали и заводных, и тех коней, на которых ехали пленники. Те, что ударили в лоб колонне, прошли наших, не задержавшись, и, прикрыв собой бездоспешных пятнистых, бросились наутек. Потом я потерял сознание. Стало больно.
Очнулся на корабле. Мерно покачивало. Почему на корабле? Все тело жутко чесалось. Регенерация. Как долго я был без сознания?
— Почти сутки, — вдруг ответили сбоку.
С трудом повернул голову. Граик. Надо же, живой. Помню, видел, как его ударом копья выбросили из седла. Носатое, породистое лицо заострилось, побледнело. Но живой.
— Как хорошо, что вы очнулись, почтенный Маг. Нам уже казалось, произошло непоправимое, — проговорил и болезненно сморщился.
— Где мы?
— Затрудняюсь ответить. Я сам не так давно пришел в себя.
— Но почему мы в лодке?
— В какой лодке? Это Хайгард.
Сфокусировав зрение, я понял, что окружают нас отнюдь не доски, а нечто, напоминающее рога. Только очень широкие. И вспомнил, что именно такие наросты украшают спину возителя достойного Унго.
— Друг мой, вы очнулись, — радостно раскатился над головой голос отважного фавора. Он нависал над моей головой, опираясь локтями на поперечный гребень.
— Очнулся, — согласился я. — Где остальные?
— Несчастного Эдгара везут на носилках. Он жив, но никак не может прийти в себя. Наш аладар, Хамыц и Баргул ушли в погоню за напавшими. Только не тревожьтесь, — всполошился он, — с ними пошел десяток этих воинов в синем, — после короткой заминки он таки выговорил, — Хушшар.
—
Унго свистнул. У меня даже уши заложило, так свистнул. Рядом простучали копыта, и, ухватившись за его протянутую руку, на Хайгарда взлетел молодой Хушшар.
— Хороший коник, — похвалил. Прибавление веса на скорости передвижения не сказалось вообще. — Очнулся, дядька Шаусашком. Хорошо! Добрый ты нам порошок подарил. Почти мертвый ты был. Сейчас живой. Почти, — и коротко хохотнул, блеснув белоснежными зубами. Как же, знаю. Тохар, сын Урсриха.
— Куда поход ведем?
Весельчак посерьезнел.
— В замок Шарм'Ат. Целители нужны. И ты, и други твои уязвлены тяжко.
— Когда на месте будем?
— В вечер.
— Хорошо.
— Я уйду?
— Да.
И Тохар с места прыгнул вниз. В седло, наверное. И я почувствовал, что засыпаю. Регенерация.
Хамыц и Баргул сразу пришлись ко двору Хушшар своим фантастическим умением на полном скаку читать следы. Да и что там читать, думалось мне, когда я смотрел на широкую полосу избитой тяжелыми копытами травы. Недолго, правда, думалось. До тех самых пор, пока мои спутники и молчуны в синих халатах не установили не только численность отряда противника, но и то, сколько в нем тяжелой кавалерии, сколько легкой, что часть воинов — худшие наездники, что пленные, которых у нас похитили, тоже с ними. Не забыли злодеи и навьюченного трофейными котлами конька.
Хушшар удивил тот факт, что нападавшие даже не сделали попытки отбить пленницу, и я не стал разочаровывать по-детски благородных казачков объяснениями о том, что похищенные черноризцы для них гораздо важнее. По-другому мыслили эти ребята. До противного похоже. Цинично, как дома, аж чем-то родным повеяло. Завоняло.
Кстати, Хушшар весьма удивились, увидев, как мои верные соратники докладывают мне, явно демонстрируя уважение. В их первобытной системе ценностей предводитель, потерпевший поражение, находился далеко не на первой ступени. Я вообще, честно говоря, был поражен, когда их атаман Калман предложил присоединиться к нашей погоне, признав к тому же мое командование экспедицией. То ли спасательной, то ли карательной. Кто детей Средневековья поймет? Лишь бы в нужный момент не подвели. Пока же я с каменной физиономией несся на коне во главе отряда. Интересное дело, некоторая сердитость, заставляющая каменно вздуваться желваки на скулах, совершенно не давала задуматься над тем, как правильно ехать. Наверное, поэтому держался я в седле настолько хорошо, что заслужил парочку одобрительных взглядов от своего нового зама, ехавшего отстав на полкорпуса.
С другой стороны тяжело бухал копытами в землю второй из доставшихся нам жеребцов. Первого сразу приобиходил Хамыц. А на этом, черном как ночь, глыбой мрака сидел Саугрим. И оттого коню было тяжело.
После того как я проморгался, он подошел, молча сунул мне в руку короткий меч с четырехгранным клинком, встал на одно колено, сунул руку под панцирь. Там что-то громко щелкнуло, и кираса гулко бамцнулась о землю. А Саугрим, опустив голову, расстегнул одну за другой пуговицы на своем колете, в результате чего обнажилась мощная, будто выкованная грудь. Вокруг нас стояли рудокопы, мрачно, с явным осуждением глядя на своего лидера. Я же с удивлением смотрел на этот неожиданный и, скажем, несколько несвоевременный стриптиз. Откашлявшись и приняв соответствующую величественную позу, то есть попытавшись задрать подбородок, отчего моя сотрясенная голова немедленно заболела, вопросил (а, каково!):