По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
Лагерь проснулся, и, так как сборы наши были несложны, то уже в исходе второго часа ночи мы были готовы. Еще с вечера мною взяты были необходимые азимуты, а потому теперь до поры до времени я мог ехать покойно, отдаваясь всецело веселой болтовне со своими спутниками, у которых все еще не выходила из головы удача вчерашней охоты.
Выбравшись из сая, мы ехали по равнине, усыпанной мелкой галькой; по сторонам от дороги виднелись изредка невысокие вершины пологих холмов, да под ногами у лошадей шуршали кустики шуры и камкака. На шестом километре мы достигли гряды, на которую взято было направление. Пройдя ее, мы вышли в обширную котловину, имевшую крестообразную форму. Окружающие ее горы в общем были невысоки, хотя много выше на западе, чем на востоке; и только на севере возвышался довольно значительный кряж, который мы перешли по глубокой седловине. По-видимому, он составлял непосредственное продолжение хребта, возвышавшегося на юг от Урус-киик-урды-булака.
Крестообразная котловина
Солнце взошло, когда мы переваливали через северный кряж, гребень которого отстоял в 17 км от урочища Крук-торак. Здесь перед нами вновь развернулась широкая (до 5 км шириною) долина, на западе и востоке терявшаяся вдали, на севере же ограниченная хотя и невысоким, но скалистым хребтом, который мы также перевалили по глубокой в нем седловине. Хребет этот был продолжением Тюге-тау, встреченные же нами по северную его сторону пески – теми песками, которые я видел с нагорья, обрывающегося в ущелье восточного Торак-булака. Они были закреплены гребенщиком, каким-то злаком («кемпер-чаш» – старушечий волос), кажется, Eurotia ceratoides, лукаком и другими солянками и оказались наметенными на скалистые холмики, местами еще торчавшие из-под них. В 10 км от Тюге-тау песок этот становился более подвижным; он скоплялся здесь в значительных массах и местами почти засыпал невысокий кряжик северо-западного простирания, служащий северной границей их распространения.
С переходом на северную сторону гор Тюге-тау природа страны изменилась довольно резко. Растительность попадалась все реже и реже, скалы все чаще и чаще стали сменяться пологими, сильно разрушенными с поверхности грядами и холмами, и вся местность получила особый, какой-то мертвенный, отпечаток.
Спустившись с помянутого хребтика в водосток, кое-где поросший редкими кустиками солянок и носивший ясные следы протекающей в нем временами воды, мы очутились как бы в бесконечном коридоре, стены которого, образованные коренной породой, скрывали от нас особенности рельефа окрестной страны. Коридором этим мы шли вплоть до сумерек. Было невыносимо тоскливо на душе. Мы устали и очень проголодались. Считая уже не часы, а минуты, мы то и дело подгоняли своих лошадей в надежде вот-вот увидать столь желанный конец донельзя раздражавшего нас своей монотонностью водостока… И вдруг страшный удар грома потряс всю окрестность… Грохот слышался потом еще секунд тридцать и шел с северо-востока. Я взглянул на небо: оно было ясно, и в этой части горизонта не пробегало ни одного облачка… Я догадался, в чем дело. Это был финал многовекового акта, в котором ареной действия была какая-нибудь скалистая громада, а деятелями – атмосферные влияния, медленно, но неустанно работавшие, чтобы в конце концов сокрушить эту громаду. И вот они достигли теперь своей цели. Но, вероятно, это далеко было от нас. Сотрясения почвы мы не почувствовали, да к тому же на северо-востоке, в пределах нашего кругозора, мы не видали скалистых высот.
Из коридора в Ильтырганскую долину мы выбрались после солнечного заката; когда же, километра через четыре, я подходил к колодцам, часы показывали 5 часов. Таким образом, в пути мы были 14 часов, в течение коих было пройдено почти 64 км.
Напоив в последний раз своих лошадей, мы выступили из Ильтыргана в 3 часа пополуночи. Было холодно, хотя северо-восточный ветер, дувший в течение продшедшего дня, и стих к этому времени. Во втором часу дня мы прибыли в урочище Шальдран, сделав в течение 10 часов около 44 км, и, отдохнув здесь около часа, прошли и остальные 10 км, остававшиеся нам до урочища Катар-холгун. Здесь отдыхали (выражение «ночевали» было бы неподходящим) и уже в час ночи выступили в дальнейший путь. Ощупью взобрались на Чоль-тагский перевал, но отсюда, вместо того чтобы спускаться ущельем Ильтырган-аузе, пошли плоскогорьем, забирая все далее и далее влево. Впереди ехал Рахмет, а потому сначала я не обратил на это особого внимания, но, проехав так около часа, решил, наконец, вызвать его на объяснение. «Рахмет, а Рахмет!» – окликнул я нашего вожака. Но он не откликнулся. Старик спал, как могут спать только одни жители степей, где нет других способов сообщения, как только верхом, – сидя в седле и держа голову совершенно прямо. Этим все объяснилось.
Без дальнейших приключений мы добрались до ассашарского русла, а там, наконец, завидели и деревья, указывавшие нам издали на местоположение Дга. Был второй час дня (расстояние от Катар-холгуна до Дга вычислено было мною в 69 км). Солнце ярко блистало на небе и приветливо освещало показавшиеся впереди постройки селения; на душе было не менее светло и как-то особенно радостно от сознания выполненной мною с успехом задачи. В самом деле, обширная территория между Турфаном и Лобом не представляла уже теперь terra incognita [неизвестной земли], нет, с этого любопытного уголка Центральной Азии спала скрывавшая ее дотоле завеса, и он предстал перед нами совсем не таким, каким рисовала его нам наша фантазия под влиянием дотоле прочитанного. Загадочная «Ташунская гоби» или «Илхума», как безбрежная равнина, частью каменистая, частью песчаная, перестала существовать, и на ее месте выросло нагорье – западный участок обширной горной страны, названной братом, в его письме из Су-чжоу, Бэй-Шанем. Этот Бэй-Шань, в его полном объеме, составляет всецело наше открытие.
В Дга мы встретили очень радушный прием. Здесь распространилось, неизвестно откуда почерпнутое, известие о нашей погибели, и теперь дгинцы радовались, видя нас, в особенности же Рахмета, возвратившимися в добром здоровье. Одновременно с нами возвратились в Дга и охотники, уходившие на Палуан-булак. Они убили там верблюда, но, не подозревая, что мне нужна шкура, а не мясо, бросили последнюю у ключа. Вот что они рассказали мне про охоту на дикого верблюда.
Дикий верблюд очень чуток, но, главным образом, обладает острым зрением. К нему следует подходить только в те промежутки, когда он наклоняет голову к корму, и останавливаться без движения, когда он, пережевывая последний, подымает ее. Раненый верблюд редко уходит; самое же выгодное – попасть ему в ногу: тогда он не трогается с места и только кричит. Нападают на человека одни самки, защищая своих верблюжат. О возможности же приручения этих животных дгинцы сообщить мне ничего не могли, так как на их памяти подобных случаев не было.
В Дга мы ночевали, а 8 ноября прибыли в Люкчун-кыр.
Глава восемнадцатая. Переход через пустыню в хами
Восемнадцатого ноября – день выступления нашего из Люкчун-кыра. Было пасмурно и холодно, дул слабый северо-восточный ветер. Вьючились при 12° мороза и, как всегда бывает после долгих стоянок, дело это не спорилось. То то, то другое оказывалось неуложенным; арканы, когда-то запрятанные в куржуны, теперь не отыскивались, чимбуров нехватало. А тут еще и люкчунцы со своими приношениями.
«Иоллук [117] , таксыр»…
Приходилось отрываться от дела, вызывать переводчика и благодарить за подносимые на прощанье плоды (гранаты и груши), сдобный хлеб, изюм и сушеные дыни… Приехал прощаться и Сеид-Нияз-дорга… Но, наконец, все было готово, и при шумных пожеланиях провожавшей толпы мы покинули наш бивуак.
Проехав знакомой дорогой среди пустошей и полей с остатками блеклой растительности – Lycium ruthenicum, различных злаков, солянок и лебеды до предместья Люкчуна, мы шли им около 8 км и, миновав последние ряды древесных насаждений, остановились на окрайнем арыке, от которого до Пичана насчитывалось еще 30 км – расстояние, слишком значительное, чтобы успеть пройти его в тот же день. Поэтому туда мы прибыли только 19-го и, подойдя к городу, остановились против его восточных ворот, на току, только что перед тем очищенном от зерна и соломы. Здесь мы дневали.
117
Запас на дорогу; от слова «иол» – дорога.
22 ноября мы сняли свой бивуак под Пичаном. Перейдя по мосту речку и миновав довольно значительную дунганскую слободу, мы еще километров шесть шли пашнями и садами. Затем вступили в каменистую степь-харюзу, имеющую здесь волнистый характер; справа даже высились какие-то скалы, слагавшиеся в невысокие гривы, слева же подымался совершенно плоский вал, с точно обрубленными краями; за ним, в отдалении, высокой стеной подымался Тянь-Шань, все ущелья которого, бесплодные и белоснежные, виднелись отсюда как на ладони. Десять километров мы шли этой пустыней, сделав пересечение нескольких старых и, вероятно, некогда часто менявшихся плёсов какой-то реки (Керичина?). Наконец, перевалив через невысокую грядку, сложенную из рыхлых пород, мы вышли к широкому логу, который, начинаясь выше Чиктыма, тянется оттуда сначала на юго-запад, а затем, в месте пересечения его нашей дорогой, круто поворачивает на юго-восток и скрывается среди гор, примыкающих к Кум– и Туз-тау.
В верховьях своих, богатых ключами, он порос преимущественно камышом и турпаном («куга», близ Чиктымских ключей); ниже же, т. е. уже за Чиктымским укреплением, камыши эти редеют, появляются чий, целая свита соляночных растений – Halostachys caspia Pall., Salsola kali L., S. clerantha C. A. Mej. и др., джантак, тамариск, золотарник и даже разнолистый тополь. Еще ниже, в 14 км от помянутого укрепления, лог разделан под пашни. Здесь, на второй группе ключей, находится небольшое дунганское поселение Экошар, или Таса. Миновав его, мы шли еще часа два то логом, то прибрежным краем каменистой пустыни, пока не достигли богатого водою таранчинского поселка Бурё-булак (Волчий ключ), в котором, за поздним временем, и остановились. Поселений с названием Бурё-булак – два: нижнее, расположенное при дороге, и верхнее в 4 км по ключу выше. Оба лежат в балке, составляющей, как кажется, одну из ветвей Чиктым-экошарского лога, среди невысоких холмов, образующих северо-западную окраину того нагорья, которое с востока ограничивает Турфанскую низменность.