По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
Я увидел себя на том же плоскогорье, круто падающем на север, в сторону Мыль-токсунской впадины. К востоку оно суживалось и мало-помалу терялось на склонах хребта Тюге-тау, который к юго-западу от меня имел скалистый характер и был увенчан значительной высоты пиками и куполами. Там же, на востоке, километрах в тридцати, я заметил желтую полосу, ярко блестевшую на солнце. Это были барханы неподвижных песков, с которыми я впоследствии познакомлю читателя.
Спустившись вниз, я решил, что пора возвращаться домой, и мы рысью поехали к выходу в Мыль-токсунскую долину. Небольшой ручеек, которым мы следовали, в устье теснины образовал разлив, поросший чуть не четырехметровыми камышами. Влажная и черная, как чернозем,
За камышами мы нашли гору песку, который, перенесясь через утес, маскировавший наподобие кувр-фаса [скрытого укрепления] ущелье, совсем завалил выход из последнего. С трудом переехав через песчаную гору, мы свернули к западу и, следуя краем обрыва Тюге-тауского плоскогорья, вернулись на бивуак. Здесь мы нашли все наше маленькое общество в сборе. Охотники, перед своим выступлением в Дга, делили добычу. Весами служило им коромысло, подвешенное к сучку: к одному концу его привязан был камень, к другому, при помощи петли из полотенца, подвешивалось мясо убитых животных.
26 октября мы, наконец, распрощались: охотники направились к северу, а мы к югу, вверх по Торак-булакской теснине. Выйдя из последней, мы некоторое время шли мелкосопочником по направлению к восточному концу осевой скалистой части хребта Тюге-тау, но, не дойдя до него, круто свернули на восток, потом на север и остановились в урочище Торак-булак (восточном), расположенном в вершине безымянного ущелья, которым еще вчера я проехал с Рахметом. В этом урочище мы также встретили тополь, шиповник, тамариск и довольно богатую травянистую растительность. Его абсолютная высота оказалась равной 4954 футам (1510 м).
Едва на следующий день мы выбрались из ложбины, в которую запряталось урочище восточный Торак-булак, как глазам нашим открылся широкий горизонт, на юго-восточной окраине которого возвышался гранитный Тюге-тау. Хребет этот имел совсем дикий характер и значительно возвышался над плоскогорьем, причем некоторые вершины его, может быть, имели даже около 4000–5000 футов (1220–1520 м) относительной высоты! Ниже я буду иметь еще случай говорить об отношении этого кряжа к соседним возвышенностям, теперь же замечу только, что Тюге-тау – самый высокий и в то же время самый недоступный из хребтов Чоль-тагского нагорья. Его ущелья, по-видимому, бесплодны и, как кажется, редко где доступны. Впрочем, хребет этот малоизвестен даже турфанцам, и все, что я мог узнать от них, это что где-то близ его восточного конца имеется ключ, доступ к которому, однако, труден и возможен только для пешего. Местность, простиравшаяся между нами, массивом Тюге-тау и низкой холмистой грядой, потянувшейся от него на восток, представляла слегка волнистую равнину, усыпанную галькой и, как кажется, совсем бесплодную.
Впрочем, скоро мы перестали видеть даже ближайшие окрестности: подул резкий северный ветер, небо затянулось серой пеленой, и пошел дождь пополам со снегом. К счастью, станция [переход] была небольшая, и мы, перевалив через невысокий увал, служащий здесь продолжением хребта Тюге-тау, и втянувшись в долину меридионального направления, вскоре достигли ключика, не имевшего еще никакого имени, а потому и названного Рахметом Урус-киик-урды-булак, что значит Ключ, на котором русские били кийков, т. е. джейранов. Мотивом к такому названию послужило нижеследующее обстоятельство.
Не успели мы еще порядком устроиться на месте, избранном нами для бивуака, как Комаров заметил пробирающееся к воде стадо джейранов. Последовал выстрел, и один из последних пал жертвой своей излишней доверчивости к человеку, а вечером и мне удалось убить здесь второго самца антилопы.
Ключ Урус-киик-урды-булак отстоит от вершины безымянного ущелья километров на двенадцать. Он не велик, протекает не более 42 метров, имеет вполне годную для питья воду и оброс камышом. Кое-где, впрочем, росли здесь и другие виды злаков, а на более сухих местах – хвойник и гребенщик. Его абсолютная высота равнялась 4793 футам (1411 м).
К ночи выпал снег, а затем грянул мороз в -25°. Я проснулся от холода, причем чуть не отморозил себе всего правого бока. Случилось это вот как: в то время как другие разостлали свои подстилки прямо на землю, я забрался в заросли, намял травы и на ней разложил свою кошму. Но я жестоко прогадал. Кошма, благодаря крайне упругой растительности, вовсе не прикасалась к земле, а потому и теплота, отдаваемая ей моим телом, легко выносилась струями холодного воздуха, свободно циркулировавшего под ней. Догадавшись в чем дело, я тогда же перебрался с своей постелью на снег.
Здесь мы дневали. Рахмет хотел объехать окрестности, с тем чтобы разыскать верблюдов, мы же остались поохотиться на джейранов.
Свою засадку я устроил на берегу ручейка, заслонившись от последнего изгородью из хвойника. Снявши полушубок и улегшись на нем, я стал терпеливо поджидать антилоп, которые имеют обыкновение два раза в сутки приходить на водопой: сейчас после восхода солнца и перед его закатом. А так как оно уже показалось из-за горизонта, то, стало быть, я мог ожидать их появления ежеминутно. Но прошло немало времени, пока раздался первый шорох; на этот раз, однако, позади меня. Я оглянулся и увидал кеклика (каменную куропатку) – тоже редкую птицу в Восточном Тянь-Шане. То и дело вытягивая шею вперед и осматриваясь по сторонам, эта красивая птица осторожно приближалась к ручью. Не видя, очевидно, ничего подозрительного, она взмахнула крыльями и издала крик: кекели, кекели…
И точно в ответ на этот крик выглянула из камышей еще одна головка, затем другая, пока, наконец, не собралось их здесь штук до двенадцати. Последние шли гораздо смелее и даже отваживались пробегать небольшие пространства… Когда кеклики напились, они открыли на прибрежном песке настоящее гулянье и игры. Они бегали, гонялись взапуски одна за другой, полоскались в песке, чистились сами и очищали друг друга; затем, наигравшись, они успокоились, нахохлились и, подвернув головки под крылышки, стали греться на солнце. В таких наблюдениях и провел добрый час времени. Я стал уже отчаиваться в успехе вашей охоты, когда вдруг увидел впереди приближающихся к засадке джейранов. Они точно не шли, а плыли, так беззвучна была их походка!
Шагах в пятнадцати от меня они остановились, нервно помахивая своими короткими черными хвостиками и с беспокойством озираясь кругом. Простояв так несколько мгновений, они решились сделать еще шага два-три в нашу сторону и снова остановились. Очевидно, они были в страшной нерешительности… Но тишина их обманула. Приблизившись к ручью, старый самец ударил ногою по льду, и ударял ею до тех пор, пока, наконец, в трещинах льда не показалась вода. Тогда вся масса джейранов бросилась к этому месту; сильные теснили слабых. Такой беспорядок не понравился старику. Он отогнал возмужалых самцов и подпустил к воде только подростков и самок, которые пили воду с остановками и облизывая в промежутках то себя, то телят. Тем временем остальные джейраны играли и резвились на берегу. Казалось даже, что они вовсе забыли про воду, в особенности те, что, столкнувшись лбами, стояли точно изваянные. Наконец, сперва один, потом другой, а там и целой гурьбой они кинулись к ручейку. Но и это было не более как проявление шалости. Джейраны пили мало: сделают два-три глотка и отбегут в сторону… Вообще, вследствие ли морозной погоды, вследствие ли иных каких-либо причин, но антилопы пили очень мало, – едва ли каждая больше стакана.