По ступеням «Божьего трона»
Шрифт:
Местные жители мне передавали, что поселение это очень древнее, и что в нем искони жили мусульмане, пришедшие с запада. Эта легенда дала мне повод одно время думать, не Куюй ли это XV столетия? Должен, однако, заметить, что китайские известия об этом последнем городе противоречат такому предположению. Как бы то ни было, были ли первоначальные жители Хой-хой-пу выходцами из Хами или не были ими, но к шестидесятым годам нынешнего столетия они успели уже вполне окитаиться и слиться с приселявшимися к ним дунганами, тоже окитаившимися тюрками. Когда вспыхнуло восстание мусульман в Китае, население Хой-хой-пу примкнуло к нему, за что и поплатилось впоследствии, когда армия Цзо-цзун-тана перешла за Великую стену.
Хой-хой-пу не был взят приступом: жители покинули его добровольно и своевременно; тем не менее
15 марта мы выступили из Хой-хой-пу. Путь наш пролегал по каменистой степи, имевшей слабый наклон к востоку и довольно заметное падение на север, куда обегали и все пересекавшие нам дорогу ключевые логи и сухие, но неглубокие раздолы, сливавшиеся там в одно безводное русло; а русло, огибая высокие скалы Хэй-Шаня (Бэй-Шаня, По-Шаня у Крейтнера, Цзя-юй-гуань-Шаня у Обручева), выходило затем в широкую долину р. Тао-лай.
На седьмом километре от Хой-хой-пу мы прошли мимо укрепления Хун-шань-цзя; еще дальше мы поравнялись с развалинами укрепления Бай-лянь-сы и, наконец, увидели перед собой невысокие, но заново отделанные стены крепостцы Шуан-цзин-цзы, о которой упоминает и китайский дорожник прошлого века. Вблизи стен этой крепостцы какой-то предприимчивый китаец держал харчевню, в которой за небольшую плату можно было получать чай, водку и несколько незатейливых блюд. Несколько поодаль высились неизвестно по какому поводу выстроенные триумфальные ворота (пай-лоу) обычной китайской архитектуры, и тут же рядом утверждена была деревянная доска, на которой с одной стороны надпись гласила: «Граница Юй-мыньского уезда», а с другой: «Граница Су-чжоуского уезда». Отсюда уже считалось 40 ли до Великой стены, которые мы и сделали в сообществе с нагнавшим нас дунганином, ехавшим на прекрасном, увешанном, согласно китайскому обычаю, бубенчиками коне.
Он спешил в г. Су-чжоу, где у него были дела.
– А как вам, дунганам, здесь ныне живется?
– Да ничего…
– Притесняют вас китайцы?
– Нет, они нас боятся… Стесняют, впрочем, где могут. Вот и в Су-чжоу нас не пускают…
– Но вы же вот едете.
– Остановлюсь в предместье, а там куплю пропуск и в город…
Дорога бежит все тою же, изрезанною оврагами, каменистою, бесплодною степью. Горы с юга все ближе и ближе подходят к дороге и, наконец, круто поворачивая на север, почти смыкаются с горным массивом Хэй-Шаня. На оставшийся просвет нам указали, как на местоположение Цзя-юй-гуаня. Действительно, мы вскоре увидели там ее крылатые башни. А вот, наконец, и самая крепость…
Сероватое небо, серые горы, серая почва и серые стены… Но как все это выглядело красиво в своем сочетании! Как изящны были эти деревянные башни, венчавшие высокую стену Цзя-юй-гуаня! Во всем пройденном нами Китае мы не встречали стен выше и массивнее этих. Но, подъезжая к ним, невольно спрашиваешь себя: к чему они? Неужели китайцы еще не поняли, что при дальности современного орудийного и ружейного боя по меньшей мере бесцельны укрепления, подобные Цзя-юй-гуаню, который распланирован таким образом, что с соседних высот легко обстреливается вся его внутренность? Или рутина так глубоко въелась в природу китайца, что делает его слепым ко всему окружающему? Как бы то ни было, но с точки зрения китайского военного искусства, закончившего свое развитие в эпоху существования лучного боя и фитильного гладкоствольного ружья (эта эпоха не пережита еще, впрочем, западным Китаем и до настоящего времени), Цзя-юй-гуань представляет неприступную твердыню, в особенности с запада, куда крепость обращена фасом. Отсюда ворот крепости не видно; их защищает естественное возвышение, сложенное из глины и гальки. Только обогнув последнее, дорога вступает в ворота Цзя-юй-гуаня, миновать которые нет возможности каравану; или иначе надо избрать кружный путь на Инь-пань-фу-цзы и Цзинь-та-сы.
Ворота – самая слабая сторона китайских укреплений – здесь массивны и окованы железом, но подвешены не снаружи, как обыкновенно, а внутри стенного проема, имеющего значительную глубину и высоту. Из этого проема дорога вступает в почти квадратный двор, в котором помещается караульня с обычной арматурой [снаряжением] и таможенный пост, а затем сворачивает вправо и, минуя ворота в крепость, обходит последнюю по довольно узкому коридору между двух стен, наружной и собственно крепостной, заново оштукатуренных и имеющих не менее 10 м высоты. Этот коридор-улица выходит к южным воротам крепости, при повороте к которым выстроена изящная кумирня, посвященная богу войны – Гуан-ди.
Итак, стены Цзя-юй-гуаня великолепны. Но если пробраться через внутренние ворота в самую крепость, то нельзя не поразиться господствующим там запустением.
Правительство озаботилось постройкой стен, кумирен и ямыней, предоставив остальное частной инициативе; эта же последняя выразилась в возведении лачуг, которые так ужасно дисгармонируют с опоясывающей их величественной постройкой. Впрочем, кто же и захочет селиться в крепости! Офицерство, чиновники? И тех и других немного в Цзя-юй-гуане, да к тому же все они имеют казенные помещения. Богатые купцы? Но их, во-первых, здесь нет, а во-вторых, если бы они и были, то какой же торговец решился бы связать свои действия часами открытия и запора крепостных ворот? И вот, какие и были здесь купцы, те выселились в предместье – шумное, людное, но небольшое и поразительно грязное. Грязное даже зимой! Что же делается здесь летом?
Миновав предместье, мы поравнялись с новой крепостной стеной, имевшей метров пять высоты. Это – импань. Здесь квартирует цзяюйгуанский гарнизон; в крепости же живет не более сотни солдат.
От импаня дорога спустилась вниз, к речке Туй-па-хэ, не доходя которой, в постоялом дворе, мы и остановились.
Цзя-юй-гуань – только западные ворота Великой стены. Где же эта стена, столь прославленная Ван-ли-чан-чэн? Осмотревшись, мы увидели, что она осталась у нас позади, примыкая к восточной стене крепости и протягиваясь отсюда невысоким глинобитным валом с одной стороны до предгорий Нань-Шаня, с другой – вдоль подошвы Бэй-Шаня (Хэй-Шаня) до р. Тао-лай, где она и изменяет свое северо-восточное направление на восточное.
Не успели мы как следует устроиться, как нам доложили:
– Чиновники едут!
На двор, действительно, въезжали в форменных шляпах два китайца, из коих один имел прозрачный синий шарик, а другой – хрустальный белый. Это были почтенные старики, к которым мы и поспешили выйти навстречу. Поздоровавшись, мы уселись пить чай; но говорили о пустяках, так как наши посетители оказались весьма сдержанными и на все наши даже пустые вопросы давали лишь уклончивые ответы. Они к нам приехали для того, чтобы визировать охранный лист, а не для того, чтобы давать разъяснения географического и статистического характера!
В этот день солнце грело сильно, и термометр поднялся в тени до 3°. На солнечном припеке летали мухи. Это были первые из виденных нами насекомых.
16 марта мы, наконец, выступили в г. Су-чжоу и до самых почти стен последнего шли каменистой пустыней вдоль р. Тао-лай, одной из главных в системе рек, составляющих Эцзин-гол. О ней китайские известия говорят нам следующее.
Река Тао-лан-хэ (Заячья река) вытекает из долины Тао-лай-чуань, находящейся от г. Су-чжоу в 400 ли расстояния к юго-юго-западу, среди Южных гор (Нань-Шаня). Длина этой долины от востока к западу 200 с лишком ли, а ширина с юга на север где 50, где 60 ли – неодинаково. Посреди долины протекает Тао-лай, составляющаяся из трех речек. Одна из них называется Хату-барху и впадает в Тао-лай с запада, другая, имеющая два истока и называемая Бага-Эцзинэй, сливается с последней, приходя с юго-востока. По обоим берегам реки раскидываются превосходные луга, составляющие государственную собственность. Здесь расположено девять пастбищ, отстоящих одно от другого на 3, 4, 5, 6 и 10 ли.