По ту сторону грусти
Шрифт:
...да, всё правильно сделала: лучше не выдавать себя излишним послушанием.
Влада закатила глаза. Беглым взглядом прощупала линии вероятностей: нет, ничего, всё тихо и мирно. Алесе вызвали такси и проводили.
Шофёр попался молчаливый и сосредоточенный. Это было хорошо, потому что разговаривать совсем не хотелось.
Внутренняя дрожь до сих пор сжимала тело в пружину, как перед экзаменом или перед стартом. Ушёл лихорадочный панический зуд. Она могла бы показаться угрюмой, но почти спокойной. Всё было проговорено, вытащено из самых тёмных углов. Мысли ещё не оформились, но перестали колобродить и обрели направленность.
Алеся могла бы подобрать
Глава девятнадцатая
Время не ждёт
Неожиданно стало ясно, насколько поздно.
Это было не просто понимание при взгляде на часы. Это было внезапное ощущение, охватившее холодными тонкими нитями. И явно не тот случай, когда кто-то засиделся в кафе и едет на последнем трамвае, или стучит допоздна по клавишам, прихлёбывая кофе с шоколадкой, или возвращается с вечеринки в приподнятом настроении. Это ощущалось как погружение в инородную среду.
Слепые боязливые фары редких машин шарят робкой ощупью по исчезающей мостовой. Чернота растекается по пространству и лезет под веки, тянется к глазам - она заливает тушью границу между небом и землёй и стремится заполнить собой всё. Безлюдье улиц превращает столицу в призрак - там, где воздух залит формалином жидкого освещения. А фонари дотягиваются не везде, и мысли возникают совсем не о государственной программе экономии. Огни редки, и они смущаются своей явной неуместности. Белые и оранжевые снежинки испуганно дрожат в море черноты.
А ведь она и на приборной панели, между горящих индикаторов и зелёного светляка, бьющего в глаза. Водила включил свет: ох, зря. Из этого ненатурально сияющего мини-чертога придётся вынырнуть в колодец двора, как из подводной лодки.
А двор тоже полон враждебно-боязной глухотой, как житель, медлящий вызвать милицию, даже когда крики начинают звучать страшно. Дом и куст сирени у подъезда глядят недовольно и как чужие. В подъезде хоть лампочка загорается от фотоэлемента, и то хлеб. Всё равно будто сами стены, перила, почтовые ящики так и испускают осуждение, как соседки на лавочке: ишь... Перешёл какую-то незаметную грань. Влез не на свою территорию.
Алеся пыталась как-то примерно определить то время, когда ты уже "зарвался". Она не всегда блюла режим, бывало, что раньше ложилась и около полуночи. И вот странное дело: ноль одиннадцать - это ещё ничего, лезь под одеяло, устраивайся поудобнее и сладких снов, а ноль тридцать одна - и ты уже, что называется, попал. Попал в другое измерение и пору, когда лучше попусту не пялиться из-за занавесок в чёрное стекло. Потому что мало ли.
Алесе стало не по себе, и она пожалела, что не осталась у Влады. Тем более, это неприятное всепроникающее давление уж очень взвинчивало в сочетании с фаталистической решимостью, на которой Стамбровская себя поймала, выйдя от подруги.
Это было постыдное чувство, особенно для человека, вершившего ночью опасный суд на Кальварийском кладбище. В такие моменты Алеся устало и раздражённо думала, что специалисты ничем почти не отличаются от обычных граждан, и все их способности и душевные движения проявляются порой весьма иррационально.
Её встретила Франкита. Радостно муркнула и боднула в ногу - и сразу стало как-то легче. Алеся благодарно улыбнулась: она как её собственный сгусток тьмы, убеждающий, что всё это неприятное, вражеское - понарошку, настоящая - это она, Франсиска Доминга дель Соль!
– Ты моё чёрненькое солнышко, - ласково сказала Алеся и протяжно погладила кошку от головы до хвоста.
Наверное, благодаря верной пушистой подружке сон был спокойным и лёгким - в той части, в какой оставался чисто восстановительной процедурой и нырком в неосознанность.
Но с пробуждением Алеся с прежней тоской осознала, что у неё снова ничего не вышло. Она вовсе не собиралась отказываться от своих намерений. После тяжёлого дня и мрачного разговора её решимость ещё больше укрепилась - и казалась ей отчаянно благородной, хотя отдавала тёмным, нездоровым упрямством. И снова то же ощущение, но сейчас его хотелось уподобить не потоку или речке: это была темнота душного шкафа. А самое тошное - то, что явственно чувствуешь дыхание Нарнии за тонкой фанерной стенкой, но она почему-то не хочет впускать тебя, и ты стоишь, наполняюсь чувством обиды и идиотизма, среди пронафталиненых пальто и пыжиковых шапок.
А самым оскорбительным в ярком мимолётном воспоминании было то, что в этой сонной тьме ощущалось присутствие чего-то или кого-то родного. Заныло в душе полузабытым, прозрачно-печальным образом: это ведь в детстве было такое неизъяснимое чувство, когда ждал-ждал чуда, а оно не произошло или оказалось обманом. А вообще, нехороший знак: неприятель в качестве военной хитрости часто использует сентиментальность.
И уж явный прилив недовольства вызвало то, что кошара наглым манером угнездилась в виде буханки у неё на груди, пригвоздив к постели. Алеся дёрнулась и возмутилась:
– Франка! Прекрати меня душить, как Варгин! Тебе что, в ногах места мало?!..
Кошка обиженно мявкнула, слезла и потрусила в ноги и там возмущённо сверкала из-за одеяльного бархана хрустальными глазками.
"Я её запру в ванной, ей-богу", - подумала Алеся и тут же досадливо спохватилась: Франките всякие запоры, стены и плотная материя были нипочём. Но она так удачно притворялась обычной кошкой, что о её сущности нагваля легко забывалось.
Она всё делала как положено: мурчала, потягивалась, точила когти и даже ела сухой корм и куриные горлышки - чисто для удовольствия, хотя могла бы и обойтись. Правда, действительно чудесной при таком раскладе была полная ненадобность лотка. Проблемой могло показаться одно - "сильно умная". В некоторых вещах она соображала, может, и лучше своей юной хозяйки. В основном ей хватало деликатности скрывать сей факт, но иногда это мельком читалось и серьёзно задевало. Конечно, это всего лишь форма воплощения - маленькая умильная скотинка с бархатной шкуркой и моторчиком внутри. И всё равно как-то... ну да, почти обидно.
Алеся размышляла об этом по пути в больницу и не могла не фыркнуть с горьковатой иронией: ситуация анекдотическая - подозревать собственную кошку и пытаться её "раскусить".
Во время вынужденного отдыха она не могла сидеть сложа руки и сделала несколько дел по хозяйству. Да причём из той зловредной категории, что кажутся мелкими, а являются ощутимо необходимыми - тем и раздражают, потому что руки до них всё никак не доходят. Гордая своими миниатюрными победами над бытом, Алеся посвятила какое-то время прекрасному. Пару часов упоённо глядела в прошлое, самозабвенно и размашисто накидывая натюрморт с сиренью, отцветшей несколько месяцев назад. В графе "самообразование" галочка тоже была поставлена благодаря паре часов запойного чтения. Но очевидно было, что за всей этой бурной деятельностью стоит напряжённое ожидание.