По ту сторону грусти
Шрифт:
– Да нет вроде. Нет. Это был исторический роман, а может, повесть. Я откопала её в букинистическом магазине в Риге. Вижу, довольно тонкая такая книжица, потрёпанная, издана малым тиражом. Но меня вот что-то зацепило, а может, настроение было романтическое и героическое, захотелось почитать. Вижу, что-то необычное. И ещё, может, ностальгия: вспомнила, как я Сенкевича в белорусском переводе в школьной библиотеке взяла и пока читала, то реально на какое-то время как в другой мир переселилась. Ну, потому и купила ту книгу.
– А фамилию автора не помнишь?
Алеся недоверчиво посмотрела на подругу:
– Подожди... ты хочешь сказать, что...
– Именно, - взволнованно перебила Влада, - у меня стойкое предположение, что тебе чудом попалась - её повесть! Правда, Беата так
– Вот-вот, там была вещь неоконченная, как у Кафки! Мне показалось, да кто ж будет недописанную книгу издавать, это обычно делается посмертно, когда находят рукописи какого-то признанного автора.
– К сожалению, ты права. Здесь так и получилось: книга была издана после её смерти. И занимался этим наш министр.
– Ну и дела... А насчёт гениальности я почти не ошиблась!
– воскликнула Алеся.
– Написано было здорово. Захватывающе красиво - необычным, каким-то пронзительным языком. Очень возвышенно - сейчас так никто не пишет, да и тогда, я думаю, тоже уже перешли на другой стиль.
– Вот-вот, в том-то и дело! Намейсис был её героем. Этим всё сказано. Ты сама знаешь, что это означает.
– И ты, - вставила Алеся.
– Получается, и я, - смутилась Влада, - но у меня всё-таки другое. Одно дело, когда человек жив, а другое, когда... сама понимаешь.
Она неловко помедлила и снова подняла глаза на Алесю.
– А ведь она носила своего героя в сердце. Это было что-то вроде мистического брака. У неё была просто ошеломительная связь с ним. Мы только знаем, что был вот такой вождь и король по имени Намейсис, воевал с крестоносцами - и всё. Информации по всем энциклопедиям едва ли на абзац наскребём. Мы даже не знаем, когда он родился! А Беата - она видела всё, с потрясающей ясностью, полнотой, ярче, чем в кино, это было даже ярче её каждодневного мира, что, в общем, неудивительно. И именно это видение послужило пищей для написания романа. Она хотела посвятить жизнь - Ему. Могла бы, написала бы научный труд, чтоб донести до народа образ и память о таком великом герое, но она понимала, что у неё нет, блин, чёртовых источников, профанических, но таких необходимых!
– есть только Видение и тайная жизнь. Но послужить ведь можно в любом случае - можно создать художественную книгу, если не можешь написать научную. Этим она и занималась кроме работы и магических штудий, хотя писательство - это тоже акт шаманизма. Мне даже кажется, что если пишущий не имеет Цели, когда садится за создание произведения, и не является шаманом, то что бы он ни написал, это будет пустышка. Пусть даже безумно популярная, с раздутыми тиражами и аханьем критиков.
Алеся отвлеклась от своих горестей и подозрений и в какой-то миг залюбовалась подругой: Влада говорила вдохновенно, глядя в пространство и приподняв упрямый подбородок, и голос её переливался приглушённым рокотом.
– Но Беата не могла не понимать, чем всё это чревато, а министр тогда вообще пришёл в ужас. Точнее, как он сам сказал - похолодел. На тот момент он тоже был в статусе "я не волшебник, я только учусь" - но о подобном явлении успел где-то прочесть. В таких случаях человек уже не принадлежит самому себе. Жизнь его становится служением, невидимым и скрытым. Плоды его могут оказаться прекрасны, и чаще всего действительно оказываются - гениальные творения так рождались, выдающиеся решения... Правда, достоверная информация обычно отсутствует, есть только версии, кто с каким героем был связан. Но этот дар имеет и обратную сторону. Я уже говорила о непринадлежности себе. А ещё человек не то, чтобы утрачивает личность, нет - но он цепляет на себя обрывки чужой судьбы. Свой путь подменяет чьим-то, не полностью, но в отдельных моментах. Судьбы оказываются буквально переплетены. Если сравнить судьбу с кодом, то он оказывается переписан. И это страшно. Ведь мало ли какие события происходили! Сломанный позвоночник Фриды - стоит ли художнику платить такую цену за любовь легенды Мексики и расцвет своего таланта? А глухота Бетховена? А инвалидность Рузвельта? А смерть детей? Или нищета? Или разбитое сердце и предательство? Это картинки в книжках красивые, на глянцевой бумаге, и имена громкие, и портреты парадные, и всё это в пышной россыпи эпитетов и мифов, просто небожители какие-то. А ведь жизни у всех этих гениев были непростые. Мы знаем об их достижениях - а что мы знаем о слезах и крови, об их потерях и страданиях? Мы-то, если напрячься, узнаем, но разве нам дано прочувствовать? А тут и вопрос возникает: а нам это в принципе надо?
Алеся протестующее раскрыла рот, но Влада разгорячилась, её было не остановить:
– И не спорь, Леся, речь тут не о том, что лучше уж быть обычным человеком с "простым человеческим счастьем" - у меня у самой от этого скулы сводит. Вопрос в другом. В том, что у каждого - свой собственный крест. А брать на себя ещё чью-то ношу... Во-первых, это нарушение. Во-вторых, героям от этого всё равно уже никакой пользы.
Алеся поняла, к чему подводила Влада. Но она только грустно усмехнулась и покачала головой:
– Но душа ведь бессмертна. Ей может быть и хуже, и лучше.
– О-о-ох, - протяжно вздохнула Влада, залпом опрокинула в рот остатки чая и запустила пятерню в густую волну своих волос.
– Чего?
– Да тут такая епархия начинается, когда сплошные риски, санкции небесной канцелярии, да и вообще можно вляпаться в нехорошую историю.
– Ясное дело, - покорно согласилась Алеся.
– А чем всё закончилось?
– Да тем и закончилось. Её редкие знания и язык на уровне носителя понадобились одному ведомству, которое хорошо тебе известно, её завербовали и стали давать задания от элементарного по нарастающей. Беата была счастлива. Ведь она боролась против ненавистных тевтонцев - в Кёнигсберге, на своей родной проклятой земле... Но никто, как говорится, не застрахован. Я уж не знаю, в чём там было дело, и министру это тоже неизвестно, но она провалилась. И никакие тайные премудрости не помогли. Немцы её тогда пытали. Да-да, как пленного Намейсиса... Она никого не выдала. Держалась героически - я уж не знаю, помогал ли ей тот, чей образ она носила на своей душе, как вериги... А в последнюю их встречу Андрей Андреич её спросил: "Беата, а вы не боитесь брака со смертью?" - а она ему спокойно так ответила: "Мы все когда-нибудь умрём". Вот и всё. Знаешь, ясно было, что она уже всё для себя решила и ничего менять не будет. Но я прошу - остановись ты. Да, я постоянно мечусь, и меня реально не понять: то я подозрительная, то я проникаюсь и шуточки шучу... Но я же совсем была не в курсе! А то, что происходит, жутко! Леся, я тебя прошу, подумай хорошенько, что ты делаешь, - взмолилась Влада.
И, замолчав, тут же укорила себя за неожиданную горячность. Но она испугалась того, что увидела и никак не могла переварить информацию, путалась, терялась, а пространным рассказом сама же себя и подстегнула. "Напорола тут, наврала три бочки арестантов", - со жгучей досадой подумала Влада. Она ведь прекрасно Алесю знала: если её начать "учить жизни", то она послушает, отмолчится и сделает всё по-своему.
Алеся вздохнула. В кухне повисла тишина. Влада тоже не произносила ни звука. Любое слово грозило взрывом.
Но Алеся не испытывала ни возмущения, ни раздражения - хотя втайне была к этому готова, практически настраивалась на неизбежное. Но нет.
– Ты права, Влада, - наконец произнесла Стамбровская.
– Нет смысла подгонять под пример: это "как у тебя с министром" или "как у Беаты с Намейсисом". Но вроде бы всё похоже на правду. Спасибо, что помогла.
Она поднялась с табуретки, Влада тоже подхватилась с дивана:
– Да всегда пожалуйста, надеюсь, я тебя не слишком загрузила.
Они чуть неловко обнялись.
– Ничего страшного, это я загрузила. Короче, так.
– Алеся откашлялась.
– Да, надо аккуратнее. Я пока сдам анализы, подожду результатов, и никаких сновидений и переходов. Ложусь на дно. Если что... сама же и позвоню министру. Честно-пречестно.
– Давай уже, честный чекист...
– устало проговорила Влада.
– Хотя нет, никакого "давай". Сегодня ты остаёшься у нас.
После недолгого препирательства Алеся всё-таки вывернулась под предлогом того, что от неё в больницу добираться удобнее. Да и идти туда лучше в обычной удобной одежде, а не во всей этой маскировочной парадной сбруе.