По ту сторону тьмы
Шрифт:
— Азалия Цвет, — рапортовал сидящий рядом с телом законник, оторвавшись от заполнения отчёта. Риваан молчаливо раскрыл папку, выудил карандаш из кармана сюртука и принялся делать пометки. Рядом суетился фотограф с тяжёлой треногой фотоаппарата. Ещё двое законников осматривали углы, выискивая улики. — Прозвище Азиза. Вчера работала первый день здесь. Её обнаружила одна из местных девиц. Комната оказалась заперта изнутри, пришлось вышибать…
— Я заметила, что её нет, — подала голос мадам Дюпре. — Они не выходили практически сутки. Я отправила к ним Шарлу. На стук никто не ответил. Комната оказалась заперта. Я тотчас послала людей к угловому… Когда выбили дверь… — она шмыгнула носом и завела глаза, будто старалась не расплакаться. — Жаль её, она была молода.
— Даже слишком, — холодно заметил Риваан, не отрываясь папки. — Сколько ей было, мадам Дюпре?
— Семнадцать или около того. А что?
— Ей не более пятнадцати, судя по телосложению.
— Не знаю, на лбу этого не написано, — равнодушно пожала плечами маман. От печали не осталось и следа, только грубый расчёт и хладнокровие. — Она сказала, что ей уже есть шестнадцать… У меня приличное заведение, господин Наагшур. Здесь работают только совершеннолетние девицы.
— О боги! — с отвращением дёрнул головой Агосто. Глаза старшего сыщика горели гневом праведника, чьи устои были попраны. Вот-вот, — и он ударит её. — Ада, она же была ребёнком…
— В первую очередь Азиза была женщиной, — жёстко парировала бордель-маман. И со злостью и брезгливостью выплюнула ему в лицо: — Вы посмотрите, какой праведник нашёлся! Родители продают своих четырнадцатилетних дочерей старым богатеньким пердунам, которые ломают им жизни и их самих. А потом выкидывают их на улицу, из-за чего бедняжкам приходится идти работать в такие дома, как мой… Почему вы родителям не читаете проповеди, а судите за нравственность меня?
— Потому что мужчины лицемеры.
В комнате резко повисла давящая тишина. Все присутствующие, как один, повернулись к невзрачной фигурке в сером платье. Кроме Наагшура, который по-прежнему шуршал карандашом в папке. Лицо старшего сыщика изумлённо вытянулось, словно заговорила мебель. Во взгляде мадам Дюпре появилась искренняя заинтересованность. Чуть наклонив голову набок, она пристально рассматривала Ладу, разглядывающую с отстранённым видом переплетённые в экстазе обнажённые тела на стене.
— Мужчины лицемеры, — со вздохом повторила Лада. — Стремятся казаться лучше, чем есть на самом деле. Потакают своим низменным страстям, но при этом спешат обвинить в этом женщину. Если женщина отказывает в близости, её клеймят ненормальной. Если согласилась, называют шлюхой. Даже узаконивание отношений не спасает от этого лицемерия. Благовоспитанные жёны не способны им дать того же, что девицы из борделя, а потому мужчины спешат туда, где можно без зазрения совести воплотить свои тайные фантазии… Однако лицемерие — это только половина беды. Трагедия заключается в том, что мужчины настолько трусливы, что не способны признать собственных слабостей. Поэтому и защищаются моралью. Делают вид, что никоим образом не причастны к падению женщины. Даже если она стала жертвой насилия, никто и не подумает её защищать… Так что, если есть купцы, найдётся и товар. Каждый выживает в этом мире, как может… — она, наконец, оторвалась от картины и перевела взгляд на Дюпре. — Это же Курбан? «Единение Земли и Неба»?
Старший сыщик покраснел от злости. Он открыл было рот, чтобы осадить зарвавшуюся девицу, которой явно не место, где ведётся расследование, но тут поднялась мадам Дюпре. Она спокойно расправила складки на юбке и посмотрела на едва достающего до груди сыщика, как на букашку:
— Она размазала вас, Агосто, — в её голосе слышалась смесь удовольствия и уважение к Ладе. — Она вас всех размазала.
В полнейшей тишине бордель-маман направилась к двери. Но внезапно остановилась и обратилась к ведьмолову.
— Хороший выбор, господин Наагшур. Отличный выбор.
«Довыпендривалась…»
Приглушённый голос Миры звучал, как голос судьи, выносящего приговор. Единственное слово ввинтилось в сознание и теперь терзало меня изнутри, как бешеная собака кусок мяса.
После эффектного ухода мадам Дюпре воцарилась гнетущая тишина. Законники молча занимались своей работой с каким-то особым усердием. Старший сыщик исподтишка бросал липкие презрительные взгляды и зловеще ухмылялся, отчего мне стало невыносимо находиться в одной комнате с ним. Захотелось сбежать. Куда угодно, лишь бы не чувствовать на себе этого пристального внимания Агосто. В голове всплыло предупреждение Риваана, что таких, как старший сыщик, следует обходить десятой дорогой. У меня же получилось ровным счётом наоборот.
«А теперь поступаем, как при встрече с диким животным, — тихо шептала Мира. — Никаких резких движений, не выказываем страх, но ищем куда спрятать свою задницу…Сбежать не получиться, так что давай искать того, кого боится зверь…»
— Лада, подойди, пожалуйста, — окликнул меня Риваан, не отрываясь от папки, в которой продолжал записывать что-то. Похоже, его одного не зацепили мои слова. А если и задели, то он мастерски не подавал вида.
«А вот и зверь, которого все боятся больше, чем Агосто», — возликовала Мира. Душа была готова расцеловать ведьмолова в этот момент.
Я проскользнула между треногой фотоаппарата и законником в сером мундире и встала рядом с Наагшуром. Только Богам известно, какими силами мне удалось сохранить присутствие духа.
— Что видишь?
На белоснежных простынях лежала погибшая девушка. Огненно-рыжие волосы аккуратными волнами обрамляли спокойное почти детское лицо. На веках блестели два серебряника. Чудовищный синяк охватывал ожерельем горло. Бледные руки, связанные тёмной шелковой лентой, держали ветвь чёрного лизиантуса. Поникшие цветы печально свесили едва распустившиеся головки на грудь, прикрытую полупрозрачным белым пеньюаром.
Это чудовищно, неправильно. Ведь она была чьей-то дочерью, пусть и отвергнутой, но всё же. У неё была жизнь, свои надежды и мечты, а теперь она, мёртвая и полуобнажённая, лежала как на витрине перед толпой, которые равнодушно осматривали тело. «Для них она — одна из многих таких же несчастных…И даже после смерти она не может найти сочувствия», — горько заметила Мира и тихо заплакала, замерев от боли и ужаса.
— Лада, ты…
— Я справлюсь.
Не знаю почему, но заботливые нотки, скользнувшие в голосе ведьмолова, меня разозлили. Как-то нелепо и фальшиво на фоне всеобщего равнодушия. «Мира? Мира, ты меня слышишь?» В ответ Душа лишь всхлипнула. «Мира, у нас с тобой впереди вся жизнь, чтобы оплакивать девушку. Слезами её не вернём, но вполне возможно сможем поймать того сукина сына. Она заслужила справедливости».
Комок в груди неохотно заёрзал.
«Ес-сли не хочеш-ш-шь, можеш-ш-шь не делать», — в сознание вползло тихое змеиное шипение.
Я резко обернулась и увидела янтарные змеиные глаза, наполненные клубящейся тьмой. А потом комната провалилась во мрак, где не властно даже время…
…Огненные листья медленно поднимались от земли в лесу, объятом золотистым туманом. Ноздри забивал тяжёлый запах прелой травы и сырой земли.
— Обернись…
Из-за деревьев вышел олень и склонил голову, указывая взглядом на деревянную избу, потемневшую от сырости и времени…