По воле Посейдона
Шрифт:
Когда он вернулся к «Афродите», то увидел, что ее лодка только что отвалила от Ортигии. Движения гребцов были удивительно совершенны и слаженны, просто посмотреть приятно.
Соклей сидел у кормы.
— У меня есть новости! — крикнул он, увидев Менедема. — Агафокл высадился в Африке!
Это и впрямь оказалось новостью для большинства моряков на борту торговой галеры, и они разразились удивленными восклицаниями.
Но Менедем только ухмыльнулся и ответил:
— Да, и, едва высадившись, сжег все свои корабли.
Моряки снова разразились криками, на этот раз
— Откуда ты знаешь? — спросил он. — Я и сам об этом только что услышал.
— Я попусту тратил время в таверне, как ты это называешь, — сказал Менедем, когда его двоюродный брат и гребцы взошли с лодки на борт акатоса. — В таверну явился некий парень с Ортигии, он просто дымился от желания все рассказать и заработал бесплатное вино, выпуская этот дым.
— А… — Соклей невольно представил надутый дымом свиной мочевой пузырь, который вдруг прокололи.
Потом щелкнул пальцами, явно о чем-то вспомнив, и просиял.
— А у меня есть и другие новости!
— Расскажи, о почтеннейший, — попросил Менедем. — Наверняка я еще не слышал всего.
— Самое главное ты уже знаешь, — с несчастным видом признал Соклей. — Но я ухитрился продать весь папирус и чернила, которые у нас оставались, и выручил за них хорошие деньги.
— Правда? — Менедем хлопнул брата по спине, довольный, что может воздать ему по заслугам. — Значит, ты был прав в своих расчетах.
Соклей кивнул.
— Из-за войны с Карфагеном в архиве Агафокла почти закончился папирус. Они царапают чернилами на старых простынях и пишут на досках и глиняных черепках, как это делалось в старые времена. Один из главных писцов даже поцеловал меня, когда я сказал, сколько у нас имеется папируса и чернил.
— Он, наверное, был очень возбужден, — пробормотал Менедем.
Соклей снова кивнул. И только мгновение позже сердито уставился на двоюродного брата.
В ранней юности красавец Менедем не имел недостатка в обожателях из числа более старших и от души наслаждался ролью сокрушителя сердец. Соклей же красотой не блистал — долговязый, тощий, угловатый, с торчащими локтями и коленками и с заостренным носом. Поэтому, насколько было известно Менедему, никто не беспокоил его двоюродного брата домогательствами — ни на Родосе, ни позже в Афинах.
Менедем решил, что самое время сменить тему разговора:
— И сколько именно ты заработал?
Соклей назвал сумму.
Менедем присвистнул и снова хлопнул его по спине.
— Это не слишком много, если сравнивать с тем, что мы заработали на перевозке зерна и на продаже последних павлинов, — заметил Соклей. — Но это куда больше, чем мы получили бы в Афинах. Туда все везут папирус и чернила.
— Поэтому цены там невысокие, — сказал Менедем. — И значит, теперь по дороге на Родос нам придется сделать одной остановкой меньше.
— А что плохого в том, чтобы остановиться в Афинах? — спросил Соклей. — Мне там очень даже нравится.
— Мне там тоже очень нравится, — ответил Менедем. — Но мы далеко от дома, и сезон мореплавания подходит к концу: осталось меньше месяца до равноденствия. Когда дни делаются короче, все кажется сумрачным: ты уже не можешь различить ориентиров на суше там, где они должны быть. И в придачу в любой момент может разразиться шторм. Зачем лишний раз рисковать?
— Хорошо. — Соклей воздел руки вверх. — Если все перечисленное заставляет тебя осторожничать, для меня это тоже звучит вполне убедительно.
Прежде чем Менедем успел ответить, Соклей добавил:
— Однако бьюсь об заклад: имейся в Афинах у тебя женщина, ты бы там обязательно остановился, чьей бы женой она ни была.
— Я бы все-таки сделал исключение, если бы она была твоей женой, — заявил Менедем.
Соклей отвесил брату иронический поклон и, когда Менедем вернул его, задумался: и впрямь бы тот так поступил или нет?
За время пребывания в Сиракузах Соклей не очень хорошо изучил этот полис. Здесь нельзя было взобраться на стену и обойти город, не рискуя получить стрелу под ребра. Не мог он тут и совершить прогулку по окрестностям, чтобы осмотреть сельскую местность, как сделал, будучи в Помпеях: уже в следующий миг после вылазки он бы оказался внутри карфагенского загона для рабов.
«Интересно, когда я снова вернусь на Сицилию? — подумал он. — Да и будет ли у меня возможность побывать тут еще один раз!»
Он пожал плечами. Никому не дано знать будущего.
Менедем стоял на корме «Афродиты», сжимая рукояти рулевых весел. Он кивнул Диоклею со словами:
— Задай ритм гребцам.
— Слушаюсь, шкипер.
Келевст ударил колотушкой в бронзовый квадрат. Торговая галера отчалила, и вновь над водой разносилось:
— Риппапай! Риппапай!
Когда «Афродита» покидала Маленькую гавань, Менедем для большего шика посадил на весла всех своих людей. Гребцами сегодня можно было гордиться — их весла взлетали и падали, движения были четкими и безупречно слаженными.
«Конечно, — подумал Соклей, — мы сейчас движемся всего лишь со скоростью неторопливо идущего человека; никакого сравнения с тем, как мы спасались от римской триеры — или когда повернулись и ринулись к ней! Вот это было приключение!»
Потом он слегка расстроился, поскольку был вынужден признать: «Я буду рассказывать эту историю про триеру до скончания дней своих и каждый раз буду представлять себя в рассказах все большим героем».
Соклея ужасно раздражали пожилые люди, ровесники его отца, которые во время симпосиев нагоняли на всех скуку рассказами о своей безрассудной юности, но сейчас он внезапно понял, как они дошли до жизни такой.
«Историку положено вникать в причины явлений», — сказал он себе, но тут же покачал головой. В такие причины он предпочел бы не вникать.
Когда Сиракузы почти скрылись из виду, Менедем снял с весел половину гребцов. Судно скользило от сицилийского берега к италийскому материку. Дельфины выпрыгивали из воды; крачки ныряли в море, причем некоторые — всего в нескольких локтях от «Афродиты». Одна птица вынырнула с рыбой в клюве.
— Твое путешествие домой будет легким, — окликнул Менедем Соклея с кормы. — Нет больше павлинов, за которыми надо следить!