По волнам памяти
Шрифт:
Когда я учился в младших классах, у пацанов в моде была игра в ножички.
Имелись они у всех, как правило, перочинные.
Соперники очерчивали на земле круг, поперек проводили черту: одна часть твоя, вторая моя и по очереди метали в чужую.
Если нож втыкался, «отрезали» себе часть, и так до тех пор, пока у соперника оставалось земли с Гулькин нос. То считалось победой.
Ножиками мы гордились и мечтали иметь финки.
Что было неудивительно. В городе, а точнее на его окраине имелся лагерь строгого режима, а в соседнем Перевальском районе второй – общего.
Часть освобождавшихся оттуда, оседали в наших местах и устраивались работать на шахты. Заработки там были будь здоров, особенно на молотковых лавах.
Ну и естественно, привносили с собой, блатную романтику. На которую так падки пацаны: особый говор, показной шик и повадки.
У них мы научились играть в очко*, делать в драке козу*, а еще узнали, что лучший друг – финка.
Ну, и естественно, захотели такие иметь.
А как? Бывшие сидельцы научили.
Надо было купить десяток пачек чаю, подобраться в удобном месте к лагерной ограде и метнуть в рабочую зону посылку с запиской: «меняю на перо*». На следующий день или чуть позже, в то же место прилетала обратная, с товаром.
У некоторых старших ребят финки уже были. Теперь мы знали, откуда.
– Ну шо, пацаны, рискнем? – сказал мой близкий друг Женька Цивенко, мне и Кольке Зайцеву, затягиваясь сигаретным окурком. Женька был самый старший и умный: отлично играл в жошку*, а еще мог шевелить ушами
– Рискнем – переглянулись мы. – Дай зобнуть*
Стали готовиться к операции.
Она упрощалась тем, что был июль, а одна из улиц нашего поселка, выходила огородами, к боковой ограде лагеря. В конце каждого росли кукуруза с подсолнухами, откуда можно было к ней незаметно подобраться
За пару дней насобирали по посадкам и сдали в магазин три авоськи бутылок из- под ситро и водки, закупив на полученные рубли чаю.
Пачки, вместе с запиской, поместили в старую сумку от противогаза, и одним вечером, когда в небе зажглись звезды, отправились на дело.
Со стороны степи прокрались в подсолнухи крайней усадьбы, насколько было можно, подползли к бетонной ограде. Метрах в пяти от нее, ближе к нам, имелась вторая, пониже, из колючей проволоки
Я, приподнявшись, метнул сумку и… Она зацепилась лямкой за тянущийся по стене провод.
–У-у-у! – истошно завыло в лагере, на угловой вышке вспыхнул прожектор, а потом хлопнул выстрел и загавкали собаки
– Тикаем, пацаны, – прошипел Женька, мы раком выползли с огорода и драпанули в степь. Там отдышались за терриконом старой шахты, а когда все утихло, вернулись в поселок и разошлись не солоно хлебавши, по домам.
Но от задуманного не отказались.
Вскоре через нашу улицу стали водить на работу в карьер, (он был в Краснопольевском лесу), большую группу заключенных. Утром туда, вечером обратно. Охранял их десяток автоматчиков с собаками.
На следующий день, в том же составе, мы увязались за колонной, следуя на приличном расстоянии. Когда улица осталась позади, она, миновав центр поселка, спустилась в зеленую, с узкой речкой долину, на склонах которой рос лес, а справа, на опушке, рыжел карьер.
До войны в нем ломали песчаник на различные постройки, а потом забросили.
Перейдя по плоским замшелым валунам, бегущий поток, мы выбрались на другой берег, юркнули в лес, и по кустам пробрались к опушке.
Там влезли на раскидистый старый дуб, откуда просматривался карьер, размером с три футбольных поля.
Он был окружен высокими столбами с колючей проволокой, в которой имелись ворота (рядом будка), по углам, похожие на скворечники вышки, а внутри несколько гусеничных тракторов, автокран и бочки с горючим.
У ворот колонна встала, часть охраны поднялась на вышки, после чего створки распахнули, и она прошла внутрь.
Вскоре закипела работа: зэки махали кайлами, урчали трактора, запахло соляркой.
Понаблюдав, спустились вниз.
– Все ясно, – цикнул слюной в траву Женька.– Когда в карьере никого не будет, проникнем внутрь и сделаем закладку.
– А как зэки ее найдут? – засомневался Колька.
– Оставим там знак – сказал я. Мелом. На том и порешили.
Еще через день, купив по прежней схеме чая, упаковали его в бумагу, перевязав шпагатом, прихватили кусок мела и вечером, когда колонна прошла обратно, потопали в карьер.
Как и ожидалось, там никого не было. Только молча стояла техника.
Проползли под проволоку, оттуда перебежали к забою и в щель меж песчаных плит, запихали сверток. А сверху намалевали стрелу, острием вниз.
Тем же макаром вернулись назад и пару дней обождали.
На третий, вечером, наведались в карьер – вместо нашего свертка в щели лежал другой, меньше.
Цапнули и скорее назад. Пролезли под колючкой, развернули в кустах, там финка. Небольшая, с острым жалом и наборной рукояткой. А на мятом куске бумаги, изнутри, написано: «еще столько чаю и будет вторая».
Эту финку взял себе Женька, а потом выменяли еще две – мне и Кольке.
Но были они у нас недолго.
Свою я вскоре променял на самопал, Женькину отобрал старший брат, а Колькину кто-то спер из портфеля в школе.
Примечания:
Очко – разновидность карточной игры.
Коза – тычек растопыренными пальцами в глаза (жарг.)
Перо – финка (жарг.)
Зобнуть – покурить (жарг).
Ласточки
В детстве я любил следить за ласточками, которые жили в своих лепных гнездах под соломенной стрехой дедушкиной хаты. Целыми днями, с веселым писком, они носились через сад к недалекому ставку и обратно.
Как любому пацану, мне хотелось поближе рассмотреть их необычные жилища, а если повезет, то и стырить оттуда яичко.