По волнам памяти
Шрифт:
Одним утром, кряхтя и надрываясь, я притащил из сада тяжеленную лестницу и стал пристраивать ее к беленой стене хаты.
– Не смей зорить гнезд, – послышалось сзади. Рядом стояла бабушка с подойником в руке.
– Ну, ба, я только посмотрю, – заныл я.
– Сказала, не смей, а то ластовицы хату спалят.
– Это как? – выпучил я глаза.
– Принесут горящую ветку или уголек и бросят на стреху. Они птицы умные и обид не прощают.
Бабушкиным словам я не поверил и, как оказалось, зря.
Следующей весной, в мае, когда ласточки вернулись в свои гнезда из теплых краев, одно из них оказалось занято воробьем.
На возмущенный писк хозяйки тот ответил грозным чириканьем, и возникла драка.
Закончилась она победой воробья, который клевал ласточку из гнезда и отказывался его покинуть.
Несколько минут она с товарками металась перед своим домиком, а затем вся стайка упорхнула в строну ставка.
И стало происходить что-то, на первый взгляд, непонятное. Возвращаясь, каждая из птичек на короткий миг приникала к отверстию гнезда и вроде бы клевала его. Затем ее место занимала очередная, и так продолжалось около часа.
А когда их стремительный полет закончился, гнездо оказалось замурованным.
С тех пор прошло много лет. Давно нет бабушки, тех ласточек и гнезд.
А вот история эта в памяти осталась. Навсегда…
Южная ночь
Дивная южная ночь. На небе тысячи мерцающих звезд. Спящее в долине село в кипени вишневых садов, ленивый брех собак.
И над всем этим неповторимое щелканье соловья, где-то в балке за Донцом.
Затем скрип двери в одной из хат, всплеск света и рев пьяных голосов:
– По До-о-о-ну гуляет, ка-а-а-зак молодой!!!
А ведь как хорошо было…
Полкан
Жаркий полдень июля. На небе ни облачка. В прохладной тени старого ореха, у дощатой конуры дремлет лохматый Полкан. Изредка он приоткрывает янтарные глаза и наблюдает за курами во дворе. Одни из них тоже застыли в полудреме, другие, распушив крылья, купаются в теплом песке у забора, а самые трудолюбивые что-то высматривают и клюют на зеленой лужайке у колодца.
Изредка одна из несушек неспешно шествует в курятник, откуда спустя какое-то время доносится радостное кудахтанье, возвещающее мир о появлении очередного яйца. Полканом оно воспринимается внешне безразлично. Он вздыхает и чуть шевелит ушами.
Но вот одна из куриц привычно направляется к его конуре. Собачьи глаза открываются, а хвост начинает дружески помахивать.
Как только несушка исчезает в ней, пес вскакивает, приваливается боком к лазу конуры и грозно поглядывает по сторонам. Когда же раздается знакомое кудахтанье, он освобождает лаз и выпускает гостью.
Затем ныряет в конуру и через секунду появляется оттуда с яйцом в зубах. Улыбаясь мохнатой мордой, бережно кладет его на землю и с наслаждением съедает.
Затем ложит голову на лапы и с вожделением смотрит на кур.
– Ну, идите же скорее, – читается в глазах.
Щедрый вечер
Сам я родом из села Лозовая Павловка, что близ Северского Донца. Оно древнее, основано еще запорожцами во времена Екатерины. От старых времен остались белокаменная церковь, малороссийская речь и непременное колядование на рождественские святки.
… Раннее погожее утро. Пахнущий антоновкой искрящийся снег, скрип колодезных журавлей на улицах и поднимающиеся высоко в небо белесые столбы дыма над соломенными крышами хат.
То там, то здесь, на сельских подворьях слышится заполошный визг свиней или крики домашней птицы, которых рачительные хозяева режут к рождеству.
Наскоро похлебав гречневой каши с молоком, мы с мамой и пятилетней сестричкой одеваемся и спешим в центр села, к дому деда, колоть кабана.
Отец ушел туда затемно – точить ножи, таскать солому и готовить кадки под сало.
Посреди обширного дедушкина двора толстый слой ржаной соломы и дубовая колода для разделки туши, с торчащими из нее ножами. Рядом о чем-то степенно беседуют и смалят цигарки отец с дядей, а у конуры гремит цепью и нетерпеливо повизгивает мой друг, лохматый овчар Додик.
– Ну вот, и помощники пришли, – появляется из сада кряжистый дед Левка, с навильником золотистой соломы, – давайте пока к бабке, в хату, мы вас покличем.
По давней традиции, женщинам и детворе присутствовать при забое возбраняется. Зато потом без нас не обойтись. Мы это знаем и чинно шествуем в хату.
В сенях стоят две липовые кадки и исходят густым паром несколько чугунов и ведер с кипятком
С порога в нос шибает ванильной сдобой квашни, над которой колдует бабушка и запахами сушеных груш из бурлящего в печи ведерного чугуна. Здесь же, на кухне, суетятся две моих тетки, а в просторной горнице, на полу, устланному домоткаными дорожками, возятся с котенком двоюродные братишка с сестренкой – двойняшки.
Нас с Лорой раздевают и отправляют к ним, а мама остается на кухне.
– Ну шо, мелюзга, не побоитесь кататься на кабане?, – спрашиваю у двойняшек.
– Не-е, – вертят они тонкими шейками, – мы уже большие.
– Побачим, – бросаю я, и, встав на цыпочки, подтягиваю гирьку на звонко тикающих ходиках с бегающими кошачьими глазами на циферблате.
В прошлом году малыши разревелись, когда увидели неподвижным своего любимого ваську и наотрез отказались сидеть на нем. Отважатся ли в этом? Я с сомнением смотрю на пацанят.
– Ну и детвора пошла, всего боится.
Я, например, осенью, на спор сиганул с высоченного стога и разбил нос. И ничего, не ныл.