По зову сердца
Шрифт:
– Да вот о девочке Наташе подумала. Вот Фома Сергеевич женится. А ему жениться, хотя бы вот из-за нее, обязательно надыть. Вот придет в дом мачеха. Да разве она будет так, как вы, ласково с ней обращаться?..
– А почему бы и нет?
Ефросинья Александровна молчала. А Ирина Сергеевна все так же смотрела, ожидая ответа.
– Кто ее знает. Может, и будет, пока свое дите не появится. А появится, и тогда для Наташи все! Не жисть, а сиротская мука. И будет она расти Золушкой…
– Это вы уже напрасно. Ведь не все же плохие мачехи, – перебила ее Ирина Сергеевна. И, прижав к себе девочку,
– Дай бог, – обронила Ефросинья Александровна и стала собирать на стол.
– Не трудитесь, Ефросинья Александровна, – остановила ее Валентинова. – Я еще с полчасика побуду и поеду. А вечером, это, наверное, будет поздно, приеду ночевать.
Провожать Ирину Сергеевну Ефросинья Александровна с Наташей на руках вышла на улицу. Когда мимо Ефросиньи Александровны проходил военный, хотя чем-то похожий на Хватова, она поворачивала в его сторону Наташу и приговаривала ей, показывая на него: «Папа». Ефросинье Александровне уж очень хотелось, чтобы Наташа, увидев отца, сказала ему долгожданное слово «папа», и она этого добилась.
Хватов приехал, когда уже вечерело. Ефросинья Александровна собиралась кормить Наташу и поднесла ее к отцу, успев шепнуть ей: «папа». И Наташа тут же, глядя на отца, вдруг впервые певуче сказала: «Па-па».
– Ах ты золотце! Папа. Узнала. – И достал из кармана пряник, но Ефросинья Александровна его остановила:
– Не надо. Пусть покушает. А вы помойтесь, одежду почистите, смотри-ка, весь в пыли. А это дите, папа, и к ней надо подходить с чистыми ручками. Да, Наташенька? – И, за нее кивнув головой и бросив Хватову вразумительный взгляд, села с девочкой за стол и стала ее кормить с ложечки.
Фома Сергеевич снял гимнастерку, почистился, помылся и сел за стол против дочери.
– Что ж вы думаете дальше делать с Наташенькой-то? – как бы невзначай обронила Ефросинья Александровна.
Фома Сергеевич встрепенулся:
– Буду просить вас позаботиться о Наташе. А там, видимо, устрою в интернат.
– В интернат? В детдом, значит? Если уж в детдом, то, пока меня ноги держат, пусть будет у меня. А вот что дальше, когда кончится война?
– Возьму к себе.
– А кто ж это за ней ухаживать, растить-то будет?
– Няню найду.
– Няню? – поджала губы Ефросинья Александровна. – Няня-то хорошо, если любящая ребят женщина, а мать еще лучше… Жениться тебе, Фома Сергеевич, надыть, вот что! – Ефросинья Александровна, как бы не придавая значения своим словам, кормила Наташу. – И жену взять вот такую бы, как Ирина Сергеевна. Это была бы и хорошая жена и замечательная мать…
– Я об этом не думал. – Тут Фома Сергеевич сказал неправду. Об этом думал с первого известия о появлении Наташи. И в Ирине Сергеевне видел именно ту женщину, которая, как говорила няня, будет и хорошей женой и замечательной матерью.
Расставшись с Наташей, Фома Сергеевич, как только сел в машину, задремал.
– Товарищ полковник, товарищ полковник, – затеребил его шофер, – проснитесь.
– А? Что такое?
– Сигналит встречная машина. Да это же наша Валентинова.
– Валентинова? –
– К Наташе? – спросил он.
Та ответила:
– К Наташе!
– А я только что от нее. С большим нежеланием уезжал. – Он дотронулся до локтя Ирины Сергеевны, и они, разговаривая, медленно пошагали по дороге. – Каждый раз, как ее вижу, я открываю в ней что-то новое. Представьте, сегодня назвала меня папой. А как с Ваней?
– Из-за боев никак не могла вырваться. Мне ведь еще дня два возить боеприпасы и горючее. А там еще продовольствие, снаряжение. Да другие службы заявки дали. Так что вырвусь только на той неделе. Но я оттуда получаю почти каждую неделю письма. Договорились с сестрой, и она мне пишет, что все идет хорошо. Я же пишу Ване почти каждый день. Ведь каждая моя весточка – ему большая радость.
– Большое спасибо вам, Ирина Сергеевна, за вашу заботу о Наташе. А сейчас, – он взглянул на часы, – идемте назад. Я спешу.
Наташа уже спала. Ирина Сергеевна, выпив кружку молока, стала готовить себе постель. Для этого сдвинула лавки. Но хозяйка ее остановила:
– Ложитесь с Наташенькой. А я по-старушечьи на печку.
Ирина Сергеевна тихонько переместила Наташу к стенке и легла.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Постоялый двор для дел Михаила Макаровича получился что надо.
– Если бы у тебя, Петр Кузьмич, были номера да еще девочки, то ты бы в золоте купался, а мы у тебя с полным наслаждением веселились бы, – со вздохом выразил свое сожаление капитан Груббе. Он недавно прибыл помощником к майору Дитцу, но уже успел завести обширное знакомство.
Михаилу Макаровичу было ясно, что этот, как его называл Рудчук, Сыч заявился к нему неспроста. И, чтобы поскорее вызвать на откровенный разговор, сделал вид, что хочет уйти, и крикнул:
– Зина!
Лида мгновенно появилась в дверях.
Груббе не дал Михаилу Макаровичу даже раскрыть рта, подошел к Лиде и выпроводил ее за дверь.
И сразу заговорил по-русски, бесцеремонно обращаясь к хозяину:
– Присядем. И пока никого нет, поговорим по делу.
Михаил Макарович покорно сел, готовый слушать этого, выдававшего себя за немца, человека. В первые дни его появления Михаил Макарович со свойственной ему прозорливостью определил, что Груббе агент абвера, переодетый в общеармейскую форму офицера. А после установил, что он сын белоэмигранта из Белостока Грубкина.
– Без лишних слов, а прямо начистоту, – продолжал Груббе. – Я предлагаю вам, господин Кудюмов, сотрудничать с нами.
– Как с вами? – удивился Кудюмов. – Так я же вот второй месяц с вами сотрудничаю. Недели три тому назад мы вместе с господином майором Дитцем в Рославль ездили. Там скот для великой Германии отбирали.
– Скот отбирали? – иронически скривил губы Груббе. – Не скот отбирали, а с девками пьянствовали.
Михаил Макарович еще больше раскрыл глаза.
– Пьянствовали? Нехорошо так говорить про начальство да еще вмешивать нас. Я, например, этого сказать не могу. На моих глазах он не пьянствовал. Трезвый пошел к себе в номер спать, трезвый встал. И девок при нем не видел.