По зверю и птице
Шрифт:
— Ну вот и Симанова поляна, — сказал дед,
знавший весь лес, как свои пять пальцев.— Здесь
мы и подождем. Отсюда до тока уж близко.
Можно огонь развести; глухари не учуют, ветра
к току нету.
Герасим зашел в кусты, принес сухого мху
и веток, долго возился, но наконец раздул огонь;
затрещали сучья, густой дым поднялся прямо
кверху; огонь осветил угол поляны и кругом
стали видны старые ели и сосны.
— Теперь, брат Илья, устраивайся на ночь.
Положи
Герасим, — здесь не в избе. Как удастся, так
и устроимся.
Герасим сел на траву, вынул тряпку из-за
пазухи, достал ломоть черного хлеба, дал большой
кусок Ильюше, а сам пожевав хлеб, прилег
и сейчас же заснул...
Ильюше казалось, что он один в лесу... Ему
становилось и страшно, и холодно... Кругом была
мертвая тишина, не видно было никакого движения,
и только летучая мышь беспокойно мета-
лась перед костром, да было слышно, как храпит дед Герасим.
Вспомнились Ильюше рассказы про медведей,
стало чудиться, что сзади него кто-то в темноте
шевелится, и Ильюша боялся оглянуться.
Хотелось плакать; Ильюша уже жалел, что
сам напросился на охоту. Время тянулось ме-
дленно; о сне он и думать не мог и так хоте-
лось оказаться дома, в избе, где так спокойно
и тепло...
Ильюша не знал, сколько прошло времени; он
несколько раз хотел разбудить деда Герасима, но
не решался... Вдруг где-то вдали послышался про-
тяжный, унылый вой... Ильюша узнал этот вой,
он понял, что это волк... Он слышал такой же
вой по зимам, даже из самого села... Больше
Ильюша уже вытерпеть не мог, и решил будить
деда, но в это время Герасим сам проснулся.
— Ты что, малец, не спишь? — спросил он, —
продрог, наверно?
— Ничего, дедушка, я так сидел,—ответил
Ильюша, обрадованный уже и тем, что дед про-
снулся и есть рядом живой человек.
Герасим встал, огляделся кругом, посмотрел
на небо и сказал:
— Ну, теперь уже заря близко, пойдем к току;
помни, не шуми, не разговаривай, шагай под песню.
Ильюша вскочил на ноги. Страха как не
бывало, хотя кругом была все та же тьма
и только красные угольки костра медленно тлели
и гасли...
Старик перешел поляну и вошел опять по
тропинке в лес, за ним зашагал и Ильюша.
Прошли они теперь лесом недолго и вышли на просеку.
— Ну, вот тут и ток, — прошептал дед, -сядем
и будем ждать, пока глухарь запоет.
Оба сели на свалившееся дерево; замолчал
дед и опять кругом все стихло.
Было все также темно, но через некоторое
время Ильюше показалось, что звезды начинают
исчезать с темного неба, и само небо как будто
сереет.
„Ну, теперь, должно-быть, скоро, —подумал
Ильюша... И в ту же минуту, словно в ответ
на его мысль, где-то недалеко в лесу, раздался
отчетливый звук, будто кто-то громко щелкнул...
Ильюша сразу узнал то „тэкэ, тэкэ", о кото-
ром рассказывал дед. Узнал и вздрогнул. Вздрог-
нул и старый охотник Герасим...
Глухарь щелкнул и замер... Но через минуту
щелкнул опять и все чаще и чаще защелкал и
потом понеслась необыкновенная, тихая, таин-
ственная песнь глухаря...
Ильюша слышал, как билось от волнения его
сердце, и понял, что никакими словами не пере-
дать этой песни, что нет на человеческом языке
таких звуков...
В другой стороне тоже защелкал другой глухарь и
стали они, словно чередуясь, перекликаться, все чаще
и чаще.
— Пойдем, — прошептал Герасим.
Он беззвучно открыл ружье, вложил патроны,
еще раз сам дрожащим голосом повторил Ильюше:
— Шагай тише... — и выждав песни, сделал
два шага к лесу.
Песня смолкала и Герасим с Ильюшей замирали
на месте, а при новой песне опять шагали...
Было все также темно...
Ильюша два раза чуть не упал, зацеплял за сучья,
нога завязла в снегу, но он помнил науку
деда Герасима и не шевелился...
Глухарь все ближе и ближе. Можно
уже узнать, на котором дереве он поет,
а Герасим все шагает и, не отрываясь, смотрит
наверх.
Вдруг Герасим, несмотря на песню, не двинулся с места,
а только поднял руку и показал Ильюше на высокую
темную ель.
Ильюша сначала ничего не видел... и вдруг
в восторге разглядел.
На широком, сухом суку вырисовывался на
сером небе громадный темный глухарь...
Он ходил взад и вперед по суку, то распускал
крылья и хвост, то вытягивал кверху шею
и шептал свою песню. Потом песня обрывалась
и глухарь торопливо опускал голову вниз и смотрел
в темноту чащи, нет ли оттуда опасности.
Но вот, в одну из песен, Ильюша перевел
глаза на Герасима и понял, что он хочет стрелять.