Победить любой ценой
Шрифт:
Таких, как я, в армии называют инвалидами. Придумал остряк какой-то, а остальные подхватили. Инвалид в том смысле, что у меня нет «руки». Огромной такой, волосатой. В виде папы-генерала или дяди-министра. Тем не менее к тридцати шести годам я дослужился до подполковника. Как началась моя армейская биография?
Точно вчера это было. На дворе середина восьмидесятых. Настроение было тоскливое. Оно и понятно, скука кругом. Какие перспективы у провинциального пацана вроде меня? Особо заманчивых не было. А я, не слишком по своему возрасту умный, готов был хоть к черту в пасть. Потому, когда в военкомате спросили, готов ли я отправиться в Демократическую Республику Афганистан, я не задумываясь кивнул головой. Не потому, что такой храбрый. Просто перемен хотелось. Как в
– А можно, – говорю, – я вступлю в ВЛКСМ уже в училище?
Военкоматовский майор почесал плешь и согласился. Как-никак я уже успешно прошел медкомиссию, имел разряды по боксу, стрельбе и легкой атлетике. Однако лысого майора я обманул. В суворовском о моем несоюзном положении никто не вспомнил, других забот хватало. Всполошились лишь к концу выпуска, когда узнали, что я собираюсь поступать в Рязанское десантное. Но я и тут выкрутился.
– Я собираюсь вступать в Коммунистическую партию, – довольно нагло заявил я.
А в уставе компартии был такой пункт, придуманный, видимо, для иностранных товарищей, которые в комсомоле состоять не могли. Он гласил, что в партию может вступить любой гражданин, имеющий рекомендацию трех членов КПСС. Не важно, состоит он в комсе или нет…
– Дерзишь, суворовец Вечер, – сказал на это офицер-воспитатель.
– Скажите, товарищ капитан, – испытывая небывалый прилив наглости, продолжил я, – а в Афганистан только комсомольцев и коммунистов посылают?
– Будет тебе, дураку, Афганистан, – хмуро ответил воспитатель, глядя на меня, как на безнадежно больного.
Ограниченный контингент советских войск был выведен из ДРА, когда я учился на третьем курсе Рязанского десантного училища. Многие мои однокурсники облегченно вздохнули… Мир, перестройка, гласность. Свобода педерастам и жвачным животным. На книжных прилавках «Плейбой» и пособия по черной магии. Америка – друг, Китай – старинный друг и сосед, остальные – добрые знакомые. В газетах на полном серьезе всякие заумные дядьки и еще более заумные носатые тетки призывают распустить армии в связи с ее полной ненужностью и обременительностью для бюджета. Ну, разве что кремлевский почетный караул для декора оставить. Но то ли куда-то не туда эта свобода двинулась, то ли дали ее не тому, кому надо было, но… Заполыхали «горячие точки». И на границах, и на окраинах, и в самом центре. Поэтому, как только получил я лейтенантские погоны, сразу отправился по стране, по самым разным пылающим регионам: Вильнюс, Баку, Москва в 91-м, далее спецоперация в Афганистане, Приднестровье, Осетия, Абхазия, Москва 93-го, Югославия и, наконец, Чечня. Везде мы выполняли приказ. Спасали страну, людей. Беженцев вывозили, хлебом с ними делились. Было, конечно, и другое, но на то и война. Нам же иной раз «правдивая независимая пресса» такое приписывала, что… Поначалу меня это злило, хотелось весь боекомплект по репортерам выпустить, а в окна их редакций пару гранат кинуть. Потом привык, перестал внимание обращать. Как и Чабан. Помню, после Вильнюса, уже в часы отбоя, встретил я Якова Максимыча. Еще час назад он шутил, первогодков подбадривал, дескать, нормально все, ребята. Выполняем приказ, не даем экстремистским элементам страну нашу развалить, на то мы и спецназ ВДВ. Час прошел, и у Чабана лицо хмурое, челюсти сжаты, глаза не смеются, смотрят зло. Однако держит себя в руках майор, срываться не имеет права.
– Что-нибудь случилось, Яков Максимович? – спрашиваю я.
Чабан молча положил передо мною скомканную газету с черно-белыми фотоснимками и репортажем из Вильнюса.
– Пишут, грамотеи столичные, будто мы девушку раздавили бронемашиной, – глядя в пол, произнес Чабан. – А в гробу ту девчонку хоронили целую, с руками, ногами и головкой. По телевизору вся страна видела… И вот в ихней газетенке, полюбуйся.
И ведь в самом деле. Боевая машина если только по ноге проедет, одно мокрое костяное крошево. А если всего человека, то и вовсе лужа. Это и ежу понятно.
– Все видят и молчат, – продолжил Чабан.
И сам замолчал. Так и сидел, глаз не поднимая. У Чабана у самого дочка, сейчас уже замужняя барышня, а тогда ей лет двенадцать было… Так молча еще по кружке спирта махнули и разошлись. И каждый знал, что девушку с нежным, плохо запоминающимся нерусским именем никто не давил. Убили ее другие, не десантники. А потом подбросили, чтобы фотографировать, на телевидение снимать и орать. То же самое в Тбилиси было, с саперными лопатками. Я там, правда, не был. Там другое подразделение. Так вот – медицинская экспертиза установила, что погибшие демонстранты скончались отнюдь не от колото-резаных ран. Кто-то от проникающего ножевого, кто-то от сильного удара тупым предметом, а кое-кто и от огнестрельных ранений. Вот так! А вы попробуйте, ради эксперимента уроните саперную лопатку себе на ногу, тогда узнаете, что это такое. Тем не менее миф о саперных лопатках и зверях-десантниках гулял тогда по всему земному шару… И еще одно, на сей раз очень циничное замечание. Человек пять десантников, обученных штыковому бою и вооруженных этими самыми лопатками, порубили бы в капусту и разогнали уцелевших демонстрантов в течение трех-четырех минут. У нас этому обучаются на совесть.
Таких, как мы, называют псами войны. Мне не слишком нравится это определение. Какие мы псы?! Мы люди… Несмотря ни на что.
Кентавр спал. Я вел машину, не прибавляя скорости. Небо хмурилось, но дождя еще не было. Мы проехали так минут сорок, и тут Кентавра разбудил мобильник, затренькавший в его кармане. Михаил молча выслушал сообщение, потом повернулся ко мне.
– Глуши мотор! – сказал он.
– В чем дело? – спросил я после того, как остановил машину.
– Сейчас узнаем, – произнес Кентавр, кивнув за окно.
Не прошло и пяти секунд, как рядом с нами затормозила иномарка Артура.
– Срочно возвращайтесь! – властно произнес Артур, не открывая дверей, а лишь опустив стекло.
– А что такое? – поинтересовался я.
– Там узнаете!
Мне не оставалось ничего другого, как развернуть фуру и двинуться в обратный путь. Артур катил впереди нас, а сзади пристроились два джипа повышенной проходимости. Интересно, что нас с Кентавром не разоружили. Пневматика и «осы» остались при нас. Михаил положил мне на шею свою тяжелую ладонь и негромко произнес:
– Чабан не дурак. Овец зря гонять не станет.
Это означало, что события продолжают развиваться в соответствии с планом Якова Максимовича. Задача, как и всегда, проста – ухватив хвост, вытащить из норы всего зверя.
– Как это все не вовремя, – сказал Чабан, выслушав рассказ Риты о неожиданном звонке от московского связника. – Послать бы его куда подальше…
Рита и Евгений молчали.
– Придется вам, ребята, с ним встретиться, – все же произнес Яков Максимович. – Михаил, по моим подсчетам, должен быть уже на «базе». Сигналов от него нет, – Чабан кивнул на мобильник и рацию, – значит, все двигается как должно. Саша должен выйти на Хашима в ближайшие часы.
– Не подставит? – спросил Женя.
– Как бы то ни было, я дал ему шанс, – жестко ответил Чабан. – Больше вопросов прошу не задавать. У вас на все про все полтора часа, не больше. Встретитесь со связником и вернетесь.
С этими словами Чабан достал из тайника еще одну пачку сигарет и пудреницу.
– У Булышева их две, – пояснил Яков Максимович. – Смотрите, не посейте. Нам пригодятся обе.
Рита подошла к киоску с цветастыми глянцевыми журналами. Огляделась вокруг. Купила в киоске пачку легких ментоловых сигарет и, отойдя на несколько шагов, закурила. Курить Рита привычки не имела, сигареты были ей отвратительны, но сейчас она вынуждена была вдыхать ментоловый сладковатый дым короткими затяжками. Тем временем к киоску подошел молодой скромно одетый мужчина, купил две пачки все тех же женских сигарет и опять же сугубо женский глянцевый журнал. Довольно странный набор для мужчины, тем не менее это и было паролем. Когда мужчина поравнялся с Ритой, она негромко произнесла: