Победить любой ценой
Шрифт:
– Офицеры! Спасите Отечество!
Это к нам. К нам взывают бабушки в куцых пальтишках и немногочисленные мужички с самодельными транспарантами в руках. Но мы проходим мимо, пряча при этом глаза. Проходим мимо бабушек, пацанов каких-то, девчонок с плакатами «Хотим есть!». Останавливаемся лишь у залихватского баяниста, который лихо наяривает на инструменте и поставленным голосом поет на известный народный мотив:
Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши деды? Наших дедов доконали беды – не снесли их деды… Солдатушки, бравы ребятушки, где же батьки ваши? Батьки наши без зарплаты пашут да плакатом машут…Баян зазвучал злее, а сам баянист уже не пел, а проговаривал такие слова:
Солдатушки,Такой вот невеселый образчик народного творчества. Послушали мы с Чабаном, дальше пошли. Ничего не скажешь, новые песни жизнь сложила. Жизнь начала и середины девяностых… Песни старые, слова новые, как в гимне. Вот, например, после 93-го родилось:
Артиллеристы! Боря дал приказ! Артиллеристы, зовет Бурбулис вас! Из сотен тысяч батарей под слезы наших матерей По нашей Родине – огонь, огонь!И ничего тут не возразишь. А дальше не менее страшные времена настали. Как сейчас перед глазами стоит картина. Первые дни чеченской кампании. Подразделение под моим командованием, вместо того чтобы продвигаться вперед, возвращается в исходное положение. И заставляют нас это сделать не превосходящие силы хорошо обученного и вооруженного противника, а жители деревни, через которую проходил путь нашей мехколонны. Женщины, старухи, дети легли поперек дороги и не пускают. А у меня два строжайших приказа. Приказ номер один – в течение двух часов войти в указанную точку. Приказ номер два – ни при каких обстоятельствах не открывать огня по местному населению и вообще избегать малейших конфликтов. Даже в воздух стрелять нельзя. Вот такие дела. Впереди бабье с малыми ребятами, за спиной восемнадцатилетние пацаны, округлившимися глазами на все это взирающие. Выхожу на радиосвязь со штабом. А оттуда ответ: «Продолжать дальнейшее продвижение». Пацаны на меня уставились. Как им вперед командовать, если полчаса назад объяснил им же, что мы идем наводить конституционный порядок, в том числе защищать местное население от бандформирований. Скажу «Вперед», и кем мы все станем?! Были бы пешим подразделением, попросту обогнули бы деревеньку, и всех дел. Но мы на БМД, боевых машинах десанта. А они хоть и полегче танков и БМП, но все равно не «Лада» и не «Ока». Потому и повернули назад. Штабные полканы на меня орать. Ну я им коротко и сдержанно объяснил, что наматывать кишки баб и детей на траки своих БМД не намерен. Меня этому в Рязанском училище не обучали. А полканов тем временем обступили молодые офицеры и прапорщики из моего подразделения. Штабисты махнули рукой, растворились… А этот мне про присягу! Да что он о ней знает?! И тут я почувствовал: ЗНАЕТ! Иначе не задал бы такого вопроса. Знает, не понаслышке знает… Интересно, это и есть сам Эль-Абу Салих? Ладно, чего гадать, доживу – узнаю… Как-то на дне ВДВ в парке Горького я разговорился с крепеньким пожилым мужичком в голубом берете. Праздник, понятное дело, мероприятие молодежное, потому такие деды попадаются редко, а поговорить с ними интересно. Дед оказался отставным майором ВДВ и участвовал во многих передрягах. За его плечами и Чехословакия, и Афганистан, и Африканский континент, где воевали наши советники. Еще в Египте и Северном Йемене. А начал он боевую биографию в 56-м, с венгерских событий. У меня про Чечню расспрашивал, присвистывал и сдержанно матерился.
– Вот ты скажи, – отказывался он верить мне, – двигается боевой дозор впереди колонны. И что же?
– Засекает зенитную установку «Град», – в который раз пересказываю я. – Докладывает начальству.
– Начальству? Выходит, спрашивает, что делать? Ну и херня…
– Спрашивает, что делать, – киваю я. – Начальство приказывает – на провокации не поддаваться, первыми огня не открывать… Может, это и не «Град» вовсе, может, это такая
– Под трибунал, – поправляет меня ветеран.
– Под суд, – мотаю башкой, – трибуналов нынче нет. Военные суды теперь… Таким образом, «Град» херачит по колонне, убивая и калеча не один десяток наших гвардейцев.
– Но это же… – матерится ветеран. – Да под трибунал должны идти те, кто такие приказы отдает. Вот в Венгрии. Иду я во главе колонны с боевым дозором. Смотрю в бинокль, вижу, стога сена стоят, а вокруг «мирные землепашцы». Мне до них особо дела нет, но стога изучаю внимательно. Смотрю – в одном явно чернеет пулеметное дуло. Без бинокля не углядишь, хорошо замаскировали, черти. Я, лейтенант, начальник самому себе и своему взводу. Без всяких лишних докладов даю приказ на уничтожение пулеметной точки. И мы уничтожаем ее до того, как она откроет огонь по колонне. Наверх докладываем: уничтожена группа мятежников, пытавшаяся атаковать колонну! Сверху звучит: молодцы, гвардейцы! Угрызения совести меня лично потом не мучили: пулемет не хлеб с солью, он, чтобы нас покосить, там стоял… Людей раньше берегли, теперь жгут как солому.
– Раньше тоталитаризм был, теперь демократия! – встрял в разговор один из подвыпивших братков-десантников, здоровенный, раскрасневшийся от водки верзила лет двадцати пяти.
– Людей жгут как солому, – повторил ветеран, посмотрев на братка трезвыми печальными глазами.
Позже мы сидели с ветераном в кафе, и он рассказывал мне о венгерских событиях.
– Может, они со своей колокольни и были правы, – говорил о венграх отставной майор, – свободу там им подавай, независимость… А я до сих пор помню звезды, вырезанные на плечах и спинах наших солдат и офицеров. В Будапеште воинская часть стояла, так некоторых наших эти… борцы за свободу сумели захватить. Пытали страшно, вешали, головы рубили. Фашисты они были хуже гитлеровцев, какая там «свобода»?! Роддом захватили, там было несколько жен наших офицеров…
Ветеран не договорил, точно окаменел с бокалом вина в морщинистой, но крепкой руке.
– И не вспоминать бы такого, – совладав с собой, продолжил отставник. – Чем все закончилось бы, не введи мы войска?! – Голос его стал тверже, он спрашивал и сам же отвечал: – Свободу бы получили мадьяры? Независимость?! А вот хер им! США и Запад забрали бы Венгрию себе. Сразу бы разместили там свои воздушно-ядерные базы. А у нас, между прочим, ядерных сил на венгерской территории не было. Только танковые подразделения.
Мы выпили еще по бокалу вина и разошлись. Вечерние улицы в этот августовский день были на редкость пустынны. Навстречу попадались лишь патрульные группы милиции и ОМОНа, а также слышимые за добрую версту тельняшечные компании. Что поделаешь, второе августа, праздник крылатой гвардии. И еще один праздник вспоминается. Его не только я, все помнить должны. Новогодняя ночь. На телеэкране кривляние попсовых кумиров, сальные шуточки, пошлые, слащавые пожелания. На улицах Грозного гибнут наши. Солдаты, офицеры, мирное население… Те же боевики-чеченцы гибнут, собственный город защищая. А в это время поднимаются бокалы, и пьют их за здравие и скорое возвращение в семьях наших ребят. Пьют, еще не зная, что многих из их близких уже нет в живых. И похоронить нельзя будет. Собаки на улицах Грозного все кости обглодают… Пьют в это время в Моздоке, в штабе объединенной группировки. Пьют в Кремле и его окрестностях.
В Москве в вечерних платьях у столов Сидели новые хозяева страны И поднимали тосты за любовь И за успех начавшейся войны. За их любовь, за их накрытый стол, За чьи-то деньги, но не за народ Солдаты погибали в эту ночь, Встречая свой последний Новый год.Песню с такими словами сложил ансамбль ВДВ «Голубые береты». Точнее, солист и бас-гитарист подполковник Юра Слатов. Песню эту всегда пели на концертах в воинских частях и ни разу по телевидению… На телевидении в лучшем случае Дима Нагиев. У него, по крайней мере, хоть актерский талант есть. Я вновь переключил телевизор на канал, по которому шли пресловутые «Окна».
– Каждый человек личность! – весьма либеральным голоском заголосил некий юный, но уже изрядно лысеющий интеллигент.
– Да брось ты! – перебил его Дима. – Полно всякого говна ходит.
Тут я был с Нагиевым солидарен. Вокруг и в самом деле ходит много всякого. На этой многозначительной фразе передача «Окна» закончилась, а в мою комнату без стука вошел один из подручных Артура. Он сказал, чтобы я спустился вниз.
И я вновь оказался перед «уважаемым» Эль-Абу, или кто он там на самом деле.