Победитель
Шрифт:
Оттолкнулся ногами от края – и полетел.
Вода послушно расступилась.
Он не слышал тревожного гудка, с которым причаливала баржа.
Он погружался все глубже.
Скоро схватился за перекладину, соединявшую сваи причала, и посмотрел вверх.
На него надвигалась темная тень.
Диск солнца в ярко-зеленой воде походил на желток.
Тень приблизилась и закрыла его.
Он видел себя со стороны. Серебряные пузыри вырывались изо рта. Лицо было искажено страхом, глаза вытаращены.
Руки шарили по скользкому железу, то и дело натыкаясь на твердые стяжения
Серебряные пузыри изо рта всплывали и таяли.
Он разжал пальцы.
Сандалеты стали тонуть, быстро растворяясь в черно-зеленой глубине…
…Плетнев раскрыл глаза и сел.
– Ты чего орешь? – спросил Аникин.
В казарме было почти темно. В слабых отсветах буржуйки, бросавшей красные сполохи, можно было разглядеть, что окна завешены плащ-палатками и заставлены коробками от сухпайков. Кровати в несколько рядов…
Аникин дежурил, то есть не сопел на своей кровати, как все, накрывшись с головой афганским грязно-зеленым верблюжьим одеялом, а сидел у буржуйки на каком-то ящике. Со скрежетом открыл дверцу и кинул в алый зев несколько кривых палок порубленного саксаула. Прихлопнул.
– Я-то? – тупо спросил Плетнев, нашаривая ботинки.
– Что-то шумнул пару раз… Я уж будить хотел. Все равно через пару минут подъем.
– А-а-а… Да ну, фигня. Приснилась какая-то дурь…
Скучавший Аникин оживился.
– У, брат! Это дело такое. Ты спишь, а башка-то варит. Такого иногда наварит!.. – Он махнул рукой. – Представляешь, у меня утром свадьба, а ночью снится, будто я под трамвай попал и мне ноги отрезало! Каково? И главное-то: не ног мне моих жалко, а ботинок! Новых лаковых ботинок, в которых я в ЗАГС идти должен! Вот, значит, я сплю и думаю…
Он взглянул на часы, оборвал себя на полуслове и заорал со всей дури:
– Подъем!!!
ГЛАВА 5
Вот так все славно устроилось!..
“- Скучный вы все-таки человек, Парфен Дормидонтович! – ответил Горячев. – Все-то вы в прошлое смотрите! А надо бы – в будущее! За будущим – правда!”
Бронников отстучал последнее в девятой главе слово – “правда”, от души ляпнул восклицательным знаком и с неспешным наслаждением выкрутил лист из машинки.
Готово дело!
Две трети книги лежали перед ним ровной стопой листов, кропотливо испещренных буквами. Конечно, немного затянул… мог бы раньше сделать. Но ничего, ничего! Как раз к Новому году… новогодний подарок самому себе. Да еще и вторую часть аванса можно получить!.. что говорить – очень своевременно!.. очень своевременная книга!.. красота!..
МОСКВА, ДЕКАБРЬ 1979 г.
Насвистывая, он уложил рукопись романа “Хлеб и сталь” в папку, завязал тесемки аккуратным бантом, папку сунул в портфель. Надел пиджак, привычно похлопал по карманам. Сигареты на месте… зажигалка тоже. Самописка… свежий носовой платок… Окончательно собравшись, надел пальто, шапку, взял портфель в левую руку, захлопнул дверь, прошел коридорчиком, отметив, что соседки Алевтины Петровны, как обычно, нет дома,
Небо матово светилось, короткий декабрьский день смеркался и, несмотря на сравнительно ранний час, обещал совсем скоро сделаться вечером.
Задумчиво глядя под ноги, Бронников неспешно миновал детскую площадку. Когда он свернул за угол, со скамьи поднялся какой-то запорошенный снегом молодой человек и пошел следом. А из стоявшей неподалеку “Волги” выбрались двое – такие же неприметные – и вошли в тот самый подъезд, из которого минуту назад вышел Бронников.
Он шагал в снежном мерцании, размышляя о том, как мимолетна радость… Вот, казалось бы, сделал назначенное самому себе дело – дописал две трети этой металлургической белиберды. Можно же и порадоваться!.. Ну да, он порадовался минуты полторы… А прошло еще пять или десять, и от радости той даже тени не осталось.
Ну, ничего… Вот он скоро допишет книгу… ее прочтет корректор… повозится с ней техред… потом сдадут в печать!.. Осенью она выйдет – толстенькая такая, тяжеленькая, в свежем глянцевом переплете. Приятно взять в руки. Криницын толковал, что постарается выбить тираж побольше… мол, тема актуальная, язык выше всяких похвал!.. Если это выгорит, Бронников получит потиражные… при удаче гонорар может вырасти втрое, вчетверо!.. не фунт изюму. Потом кто-нибудь отзовется рецензией… может быть, Горошкин в “Литературке”… или даже Крапотин в “Известиях”!..
Бронников как следует постучал ногами по стальной решетке у входа, потянул на себя тяжелую дверь и вошел в издательство.
– Бронников, – сказал он вахтеру. – В прозу, к Криницыну.
Вахтер лишь вскинул на него взгляд и тут же согласно кивнул. Бронников миновал его стол, подошел к гардеробу, поставил портфель на стойку и стал неспешно снимать пальто, чувствуя удовольствие от того, что он вот так свободно и чинно входит в издательство… между прочим, одно из главных издательств страны… вот так солидно снимает шарф и шапку, ничуть не суетясь, – нечего ему суетиться перед гардеробщицей; ее дело маленькое – принимать одежду, а он пришел не по пустякам и, в соответствии со своим положением, выглядит собранным, сосредоточенным, серьезным и даже, пожалуй, важным человеком.
Взяв номерок и отвесив этой пожилой женщине мимолетный кивок, Бронников поднялся на второй этаж, повернул за угол, прошел коридором, упиравшимся в огромное торцевое окно, и открыл дверь редакторского кабинета.
Криницын сидел за столом, заваленном бумагами и папками, низко склонившись в клубах табачного дыма, и, держась за голову обеими руками, ерошил пальцами влажные от пота останки шевелюры, неровно и скудно обрамлявшие его сизую лысину. И поза его, и характерно мутный взгляд, который он поднял на вошедшего, были уже хорошо знакомы Бронникову и свидетельствовали о том, что Криницын не совсем трезв, а если выразиться точнее, то и совсем даже не трезв.