Победитель
Шрифт:
Лешку дед с бабкой увезли на дачу еще несколько дней назад, Кира должна была сегодня ехать туда встречать с ними Новый год. Он шел, чтобы передать с ней подарки для сына – альбом, набор карандашей на сорок восемь цветов и давно ожидаемый большой заводной грузовик, в котором ребенок, по его собственным словам, “отчаянно нуждался”.
Бронников поднес руку к дверному звонку, испытывая уже привычное чувство неловкости, которое всякий раз ему приходилось в себе перебарывать, – и чем успешнее он это делал, напуская на себя независимый вид человека, с достоинством платящего по счетам, тем острее оно было. Это чувство вызывалось целым комплексом различных
Ну, это уж было слишком! Как гром с ясного неба! За кульман! Да представляет ли она, каково это – работать конструктором и вдобавок быть писателем?! Где писать?! Когда?! На кухне по ночам?!
– Подумаешь, – отвечала она. – Платонов не чурался! Кафка вообще всю жизнь в банке просидел! О чем ты будешь писать, если выйдешь сейчас в профессионалы?! Ты же не Дюма, Бронников! И не Бальзак! Ты выдумать ничего не можешь! Ты – акын!
Он просто обомлел от этого оскорбления, а она продолжала гнуть свое:
– Что вижу – то пою! Тебе видеть надо, видеть! А что ты из-за своего писательского стола будешь видеть?! Телевизор?! Газету?! На встречи с трудовыми коллективами станешь ездить?! Много ты там разглядишь!.. И потом – ты же собирался про Ольгу Сергеевну писать!
Этого совсем уже терпеть было нельзя – она ему будет указывать, что писать, когда, про кого! С ума сойти! Кому рассказать – не поверят!.. То есть обнаружилось такое непонимание, такая пропасть между ними, что дальше уж было дело только за временем – и довольно коротким…
Звонок затрындычил. Кира открыла дверь, отступая в глубь ярко освещенной прихожей. Визжа, Портос кинулся в ноги, стал прыгать, норовя лизнуть не лицо, так руку.
– Тихо! Тихо! – Бронников ерошил ему загривок, и пес крутился юлой и скулил. – Тихо!
От Киры он ожидал услышать что-нибудь совсем нейтральное – вроде “Привет!” или “Добрый день!”, – но вместо этого она ахнула и сказала:
– Господи! Бронников!
Должно быть, он и впрямь чувствовал себя то ли растерянным, то ли попросту несчастным – во всяком случае, вместо того чтобы весело отшутиться, только скривился, неловко попытавшись выдать свою гримасу за улыбку.
– Ну и видочек, – протянула Кира, испытующе его рассматривая. – Ты пьешь, что ли?
– Я? – удивился Бронников. – Нет, не пью… то есть пью, да. Но не больше, чем обычно.
– Ничего
Он бы ей, конечно, рассказал, но… Рассказывать ничего не хотелось, потому что… да просто потому что неприятно рассказывать о своих поражениях, а вся эта нелепая история – начиная с появления в иностранном журнале отрывков из его романа – являлась, конечно же, поражением. Все равно узнает, конечно… стороной, как говорится… земля слухом полнится… на чужой роток не накинуть платок… мели, Емеля, твоя неделя… ну и еще десяток столь же радостных поговорок русского народа можно привести…
– Да ты не переживай уж так, – сказала она. – Все еще наладится.
– Что наладится? – переспросил Бронников, пожав плечами с таким видом, что любому бы стало понятно: у него и так все в порядке, а если что не в порядке, так не стоит уделять внимания столь ничтожным пустякам.
– Сучку твою толстомясую вчера встретила, – вздохнула Кира.
Бронников внутренне скривился – это редко бывало, но все же его всегда коробило, когда Кира начинала сквернословить. Однако проявить наружно не посмел.
– Это Збарскую, что ли? – переспросил безразлично, даже еще будто слегка морщась от недопонимания: какая еще такая сучка?
– Ну да. Она и напела.
– А-а-а… – несколько смущенно протянул он. – А что напела?
– Что договор твой аннулировали.
– Ишь ты… Все знает.
– При ее проходимости это не фокус, – урезонила Кира. – Скажи, а зачем ты рассказ в “Континент” отдавал?
– И это знает? – удивился Бронников. – Вот зараза!..
– То есть все-таки отдавал? Нет, ну а какой смысл-то был? Уж если отдавать туда, так позже надо было, романом. А так только подставился лишний раз…
– Я не отдавал, – хмуро сказал он.
Теперь Кира удивилась.
– А как же?
– Не знаю… Я кусок этот давал читать кое-кому. Ну и, видать…
– Видать, – вздохнула Кира. – Как был ты, Бронников, дерёвней, так и остался… Ну ладно, не расстраивайся. Правда. Дело же не в этом. И договоры еще у тебя будут. Тебе сейчас надо как-то пережить это все… Из Союза хоть не исключают?
– С какой стати меня исключать? Не те времена! – бодро сказал Бронников, почувствовав, как затылок тронуло совсем не бодрящим холодком: он уж и сам об это сколько раз думал. – А договоров их мне теперь и на дух не нужно!
Она молча подняла брови.
– У меня же рукопись-то попятили, – пояснил он равнодушным голосом.
Кира ахнула, по-бабьи поднеся ладонь ко рту.
– То есть как попятили?!
– Так и попятили… Контора Глубокого Бурения [21], сама понимаешь… Да неважно… ну их к черту, сволочей!.. Теперь то, что в “Континенте” напечатано, – единственное, что осталось. Только у меня этого журнала нет… Это я к тому, что придется все с самого начала. Так что некогда мне с их договорами… Ладно, что мы тут! На вот, держи.
Все еще качая головой, Кира взяла протянутую сумку, машинально заглянула.
– Ого, какой автотранспорт! Ну, Лешка будет рад до полусмерти! – Потом снова посмотрела на него и сказала: – Нет, ну какие сволочи!.. А то хочешь, поехали вместе. Новый год все-таки… И собака вон скучает.
Портос, сидевший перед Бронниковым и с широченной улыбкой евший его чернющими своими глазами, вскочил и снова принялся призывно скулить – мол, что там, в самом деле! поехали! а то и вовсе оставайся!..
– Нет, нет. – Бронников потрепал его за уши. – Ты знаешь, я уже обещал в… ну, в одно место обещал.