Побег куманики

Элтанг Лена

Ассистент по фамилии Рой заявил, что его исследование общей с доктором Йорком темы пошло совершенно другим путем с тех пор, как доктор Йорк покинул клинику, и что он намерен продолжать в том же духе, и у него уже есть предложения, из которых он может выбирать.

Клиника закрыта на время, пока идет расследование, сказал мистер Рой, но вскоре ее откроют и все уладится. Доктор Фрейзер передает дела своему заместителю, компенсации пострадавшим выплатят страховые компании, историю замнут, там упомянуты несколько известных в научном мире имен, у этих людей есть другие рычаги и другие возможности.

На вопрос, какого рода отношения связывали их с погибшим, мистер Рой заявил, что доктор Йорк был пожилым, не слишком здоровым человеком, у которого когда-то были и настойчивость, и знания, и научная цепкость, но никогда не было

истинного академического таланта. И что он, Ч.П. Рой, в последнее время его жалел и делал за него чертову уйму работы.

— Как это понимать — академический талант? — спросила я Аккройда.

— Это когда не очень представляешь, что тебе делать, но зато наверняка знаешь — как, — ответил Аккройд.

МОРАС

31 марта

в границах столика [78]

а знаешь ли ты, что чахоточные с виду мальчики с белыми лунками и лиловыми подглазьями чудовищно хороши в постели? говорит она ни с того ни с сего, заказав омлет с рукколой, и растерянно щурится, ты ждешь вечера, морас, ждешь вечера? говорит она и под шатким столиком босой ступней гладит мне ногу во влажном носке

78

в границах столика — «В границах столика // текла иная жизнь…», строка из стихотворения X. Л. Борхеса «Труко» (из книги «Страсть к Буэнос-Айресу», 1923). Пер. Б. Дубина.

здесь неровный пол, зато подавальщик хорош, бегает на актерское мастерство, учится напрягать связки и встряхивать волосами, в профиль он похож на художницу веру — ту, что в больнице для психов читала про бродячего жирафа, а потом впилась узким обветренным ртом в шею, и как, как объяснить доктору сиреневое пятно?

о чем я думаю? вечером можно зайти в фионин номер с корабельным круглым окном — один такой на весь голден тюлип — с букинистским пожухшим развалом на полу, понюхать воздух в ванной, где шипят лосьоны для бритья бесконечных гладких ног и мускусные сны — с мускулистым густавом, не вылезающим с гостиничного корта, — оседают на зеркале

вечером можно, зажмурившись крепко, поводить пальцем по ребристым обойным соцветиям, а потом потерять перламутровую пуговицу и ползать по муравьиному плиточному полу, касаясь лбом свисающей простыни, слушая, как ледяной стебель восторга прорастает из средостенья, слушая, как к себе по своим же следам возращается год, [79] вот же, морас, вот твой школьный Вергилий! но нет, ничего не выйдет, а выйдет — пробежать

неказистую портовую ночь, выйти на пляж со вчерашним полотенцем на шее, поскучать в перестоявшей желтой воде и лечь наконец лицом в песок, дожидаясь, пока шаги, пока голос, о неистовый роланд, не ценящий своей добычи, нет-нет-нет, мне воды безо льда, почему на нас все так смотрят?

79

…как к себе по своим же следам возвращается год… — Вергилий. Георгики (II, 402). Пер. И. Соснецкого.

фиона, фи-о-на, если бы еще

1 апреля

мадам желает горячего молока на ночь? нет, мадам все равно не заснет, еще бы! новая горничная мади косится на меня, се gargon est Vaccident absolu ! в такой час белл-бою нечего делать в номере доктора расселл, номер алеет вышитыми маками на шторах, маковинки звуков, маковинки дня и музыки, это ведь антонен арто? фиона не помнит, ни любви не помнит фиона, ни трех апельсинов

ну сними же ты ботинки, разве не жарко? жарко же, а я скручу чулок — видишь? он на узорной резинке, не хочу смотреть на чулок, нарочно стану смотреть в сторону, пока ты страдаешь от ран, нанесенных твоим же оружием, черт бы побрал всевидящего овидия, угрюмый морас встает и доедает купленный густавом торт, давясь увядшими абрикосами, в ее постели ты неуместен, как пара обшарпанных лодочек в примерочной boutique recherchйe], тощий кифаред и веснушчатая менада с приветом

фиона закрывает глаза и говорит, говорит, тебе бы возвращаться в дом с соломою в волосах, говорит она нараспев, улыбаться мне по утрам, как картавой тетушке из висконсина или полуденному тренеру в белом, морас! не

спи, что станем делать завтра на бледном апрельском солнце? в апельсиновый душный автобус сядем, поедем в мелихху, там пустые еще пляжи, в этой мелиххе, с оспинами от вечерних костров, красный ртутный песок, две удаляющиеся фигурки с остроконечными палками, что знает об этом глупая мади?

шут арлекин, с невинной миной, удрать решивший с коломбиной, [80] где коломбина — войлочный торс из разорившегося ателье, а вот и она, под мышкой судебного исполнителя, грязноватая вата и рваное кружево, верлен уснул? уснуло все вокруг, морас уснул лицом в диванный валик, с сегодняшнего дня абеляр не целомудрен? [81] это если верить любителю пейотля, но кто же станет ему верить? мы-то знаем, что ничего не вышло, в который раз ничего не вышло, черт тебя возьми, возвращайся же ты к своему македонцу

80

шут арлекин, с невинной миной, удрать решивший с коломбиной… — Строка из стихотворения Поля Верлена «Пантомима» (из книги «Изысканные празднества», 1869). Пер. Г. Шенгели.

81

…с сегодняшнего дня абеляр не целомудрен? — Аллюзия на рассуждения о влиянии приятных впечатлений на целомудрие в «Истории моих бедствий» Пьера Абеляра (1079-1142).

ты похож на густава, как сирокко похож на фён, говорит фиона, от вас обоих головная боль и сохнут глаза, но знаешь ли, в чем разница? морас не знает, он пришел сюда не отвечать, а спрашивать, знаем! ответили цветы [82] , но кого же мы спросим? кого? кого?

2 апреля

l 'ип et l ' autre [83]

нет, это невыносимо, говорит она, почему я должна смотреть на твои мысли, они выдуваются из твоей головы радужными пузырьками, будто слова в комиксе, выходят из твоей головы подобно афине в блестящих доспехах, скорее бы, скорее, о чем я думаю? мечутся уклончивые зрачки — в угол, на нос, на предмет, морас! смотри на меня! мне нравится, что мы не делали этого, мне нравится, что мы ничего не делали, мне нравится, что мы спали в кроличьей норе, обнявшись, как императорские соправители на античной арке, нет — как боги геб и нут во чреве матери, в делах любви должна быть легкая примесь мошенничества — это если верить монтеню

82

…знаем! ответили цветы… — Цветы, выросшие из головы убитого героя, указали место его погребения (Г. X. Андерсен. Эльф розового куста).

83

l'un et l'autre (фр.) — тот и другой.

если верить монтеню! это она у меня научилась так говорить, а я у нее научился посыпать кофе кардамоном вместо сахара

куда проваливаются все слова, только что были здесь, пойти, что ли, половить их, как детей над пропастью, но куда там — кругом колючки, можжевельник, и тот цепляется за фионину юбку, нет! не надо тоника, лучше стрэйт, но это уже последний, надо говорить, говорить слова, иначе она испугается и уйдет, морас — храбрый солдатик с этикетки бифитера, грозный писака, набитый латынью, как игольная подушка, но чу! уколешься иголочкой и заснешь, а с тобой и все царство заснет, вот ее бы усыпить, обратив в бестолкового рыжего эндимиона, чтобы хоть пару месяцев помолчать луной, ибо все наши речи — это несусветная дичь, давай закажем еще земляничного? а вот и густав! говорит она и машет густаву нестерпимо белой, зацелованной морасом рукой, но погоди же, неужели сядет за стол с обоими — как та голландская старуха, что, попав в беду, поставила одну свечу архангелу Михаилу, а другую — его дракону, на всякий случай, — ноздри шахматные раздуваются у того и другого, два коня блед и одна блядь, сядет за стол, где один дрожит шоколадной шкурой и смотрит на ее рот, а второй щурится и роняет междометия конскими каштанами, сядет как миленькая, морас! смотри, кто идет! говорит она, хватая меня за запястье, даром, что ли, лежит беспризорно между остывшими чашками, как мы станем с этим жить? он сейчас подойдет, морас, поздоровайся же!