Побег куманики, Элтанг Лена

Побег куманики

на обложку

Элтанг Лена

Шрифт:

я тут же узнал ее — это дрожь изменения! в такие минуты — когда время горячей промоиной чернеет под слабой, запекшейся оранжевым кадмием корочкой — можно делать то, что французы называют corrigerla fortune, потому что эта корочка и есть la fortune

для этого нужно, чтобы многое совпало: тающий снег на черном граните, заснеженная красная куртка хозяина альди, мелькнувшая на углу вернон-стрит, сметанно-белое крашеное стекло, за которым электрический свет кажется больничным — ну, как свет зеленой лампы всегда напоминает библиотеку, — и, главное, одуряющий вильнюсский привкус мокрого шерстяного шарфа,

который бывает, когда дышишь внутрь, чтобы сохранить тепло

без даты

женщина, желающая плотской любви, достойна того, чтобы развестись с нею, не объясняя причин, говорит вавилонская гемара, вот это по мне! написал я своему фелипе, я вавилонянин без единой трещинки! и еще написал, что скучаю без трех ф: без него, без испанского фенхеля и без фионы, отчего-то давно не показывающейся в сан-микеле

зато меня не устраивает кодекс хаммурапи: разрешить женщине возлечь с любовником ради спасения твоей жизни —ї con qu й pretexto ? — а дальше как жить? сколько бы ты ни смотрел потом на алые ее ворота, или как там еще — на августейший павильон, все будет тебе мерещиться красная ветка коралла, столб небесного дракона, или как там еще — янское жало, невесть чье! о чем я думаю? догадался ли археолог вулли, тот, что нашел в халдейском уре позолоченного барана с рогами из ляпис-лазури, того самого, запутавшегося в кустарнике на горе мориа, что это безнадежно рогатые, запутавшиеся в колючках причинности шумеры пытались избавиться от угрызений совести?

без даты

круги меня пугают, рано или поздно они вписываются в квадраты, и в этом есть беспощадность предопределения, оттого что выписаться почти невозможно, надо ждать, пока тебя выпишут, а доктор карлос жимине так быстро, так озабоченно проходит в голубом халатике, пока ты сидишь на подоконнике с разрешенной книжкой, хуан марсе, последний день с терезой

на обложке круглая терезина задница, хотя самая милая форма — это овал, яйцо, у фионы овальные бедра и яйцевидное личико, перепачканное веснушками, если проснуться с ней в одной постели, то на подушке окажется целая горсть осыпавшихся перепелиных пятнышек, но я не мог бы проснуться с ней в одной постели, потому что нам этого нельзя, ни-ни, не знаю, откуда я это знаю, но это так же верно, как то, что отчаиваться нам тоже нельзя, а любовь это ничейная земля между чаяньем и отчаянием

так вот — круги, и еще некоторые люди, пугают меня своим совершенством

то есть я понимаю, что люблю их просто за то, что они затягиваются индийской сигареткой, втягивая и без того впалые щеки, или затягивают волосы в дурацкий хвостик аптечной резинкой, или зажимают телефон плечом, когда открывают вино, забавно вытягивая шею, не переставая ловко двигать руками, не переставая говорить, да бог знает что еще, и в ту же минуту я понимаю — мне нельзя к ним приближаться, тело моей любви слишком прожорливо, вот сейчас я захлебнусь и перестану дышать, прикоснитесь ко мне, нет! не надо, пожалуйста

март, 27, вечер

сегодня я вышел в свитере, по самые ноздри замотавшись вязаным длинным шарфом, который кто-то оставил в комнате для персонала, но я не это хотел записать,

а про доктора

доктор йорк вчера умер в номере под названием гибискус, в отеле голден тюлип, откуда скоро уволятся все служащие, как сказал тамошний повар марко, потому что каждый божий день кто-нибудь да умирает, а доктор к тому же покончил с собой, что выбивается из цепочки повторяющихся процессов, как сказал бы марко, если жил бы в кристаллическом гиббсовом мире, но марко живет на углу верной и репаблик, поэтому вероятностное моделирование не

ДНЕВНИК ПЕТРЫ ГРОФФ

3 апреля

Я позвонила в Голден Тюлип Россини и попросила к телефону доктора Расселл, мне пришла в голову одна мысль, и мне не терпелось произнести ее вслух, и как можно громче.

— Это вы, мисс Грофф? — спросил запинающийся голос, и я его сразу узнала. Русский!

Он говорит с таким неуловимым акцентом, что кажется — свой родной язык он позабыл начисто, а какой выбрать на его место, еще не решил. И все время вставляет французские и итальянские словечки. И, кажется, испанские, но испанского я уж вовсе не знаю.

— Да, — сказала я, — а что вы там делаете? Вы же вроде ночной портье, а не дневной?

Но он уже щелкнул каким-то соединением, и мне ответили длинные гудки. В номере с табличкой олеандр никого не было.

Когда мы пили кофе в Паоло, доктор Расселл сказала мне, что ненавидит отель Голден Тюлип за то, что там на дверях не цифры, а таблички с картинками.

Это напоминает ей детскую больницу, в которой она лежала, когда была маленькая, там такие таблички были на спинках кроватей, и дети звали друг друга не по именам, а по картинкам.

У Фионы на картинке был еж с яблоками на иголках, а ей ужасно хотелось белку.

Но белка была у девочки Пии в соседней палате, и ей пришлось отдать за картинку — страшно подумать — связанную мамой белоснежную шапочку с помпоном. Ей тогда здорово влетело.

Когда она это рассказывала, я подумала, что мысль о способе самоубийства могла прийти доктору в голову, когда он стучался к ней в номер в тот вечер, 26 марта.

Он посмотрел на табличку и вспомнил. Про свойства олеандра.

Это Фиона мне сказала, что он стучался.

Не для протокола.

А я ей тогда хотела сказать про Штуку, но не решилась, только погладила ее тихонько под свитером.

4 апреля

Фиона уехала вчера утром, я так и не успела с ней поговорить.

Я бы спросила ее:

• о том, что ей хотел сказать доктор Йорк, когда стучался к ней в номер

• читала ли она всю рукопись Иоанна, о которой мне рассказывал профессор Форж

• как вышло, что она не боялась рисковать, когда стала нелегально копать в Гипогеуме

• правда ли, что у Лева была мания преследования, или это сказки для полицейского заключения?

• любил ли О.Т. Форж свою подружку-адвоката и почему он на ней не женился