Побег куманики
Шрифт:
И вообще, в последнее время меня изрядно утомляет тема т. н. артефактов.
Вы требуете от меня поддерживать с вами дискуссию на тему, о которой — по вашей же вине, осмелюсь заметить, — я знаю не больше, чем ваша горничная в отеле. Она ведь тоже видит только папку с бумагами на вашем столе, а не ее содержимое!
Что до жемчужины, то я могу ответить на ваш вопрос: я изучила ее подробно, никаких знаков или указующих царапин другого рода не обнаружив.
Смена обличья, о которой вы говорите, не приходила мне в голову, но, подумав хорошенько, я пришла к выводу, что если бы решилась на подобную эскападу, то выбрала бы красивую толстую белку или белокурого эфеба. Шутка.
Bien а vous,
Фиона Рассел
29 марта
— Уезжайте, — сказала я Фионе Расселл, когда мы хоронили доктора. — Они больше не могут вас задерживать.
Теперь целый день думаю, почему я сказала они! Ведь я — это тоже они. Неужели я разлюбила свою работу?
Когда я закончила колледж, двоюродный дядя Джеймисон пришел к нам и сказал маме, что берет меня к себе.
— Петру нужно быстро выдать замуж, — подслушала я, выключив King Crimson у себя в комнате.
Они говорили в гостиной, а моя комната выходила окном на террасу, вечер был душный, и слышно было каждую мошку, не то что дядю Джеймисона, про которого Вероника говорила, что он трубит в шофар и может обрушить стены Иерихонские.
Вероника вообще знала много всяких слов, которые мне приходилось записывать и потом искать в интернете.
Почему меня надо было быстро выдать замуж, я так и не узнала, но это у них все равно не получилось.
30 марта
Аккройд занимается кражей бриллиантов в отеле Радиссон и ходит на ланчи с агентом из страховой компании.
А я никак не могу успокоиться, все время думаю про археологов.
Это дело похоже на головоломку, перемешанную из двух разных коробок, — всю ночь складываешь кусочки, а картинка не получается. То есть получается, конечно, но уж больно страшная.
Итак, что у меня есть: стрела, которая убила Надью Блейк, разбитая глиняная чаша, которую нашли в строительной яме рядом с телом Лева, — осколки, аккуратно завернутые в коричневую бумагу, и золотая ящерица доктора Йорка, которая теперь красуется на столе Аккройда, приклеенная суперклеем к пресс-папье.
— Мы, полицейские, любим сувениры, особенно остающиеся от вовремя закрытых дел, — сказал мне Эл, увидев, что я ее заметила. Ну-ну… мы с ним, однако, здорово похожи.
Что еще у меня есть, точнее — чего у меня нет?
Раскопки без разрешения — это раз. Хотя деловитая мисс Фиона могла получить разрешение так же легко, как все остальные. Но она этого не сделала: либо хотела сделать все по-тихому, либо у нее совершенно не было времени.
Странные вещи — у меня пропали все сомнения — найдены именно там, в Гипогеуме; вопрос: сколько их было? И почему все молчат, будто воды в рот набрали? Версия Аккройда: они боятся, что вещи у них отберет государство как незаконно присвоенные и всетакоепрочее, — меня не устраивает.
Доктор Расселл и профессор Форж — птицы другого полета, такие ничего не боятся, это сразу видно. Такие люди знают, как выглядит цвет электрик, и легко отсылают назад бутылку вина в ресторане. Фиона на моих глазах отослала, нежно улыбнувшись крахмальному подавальщику в таверне Паоло.
Почему профессор и студент-македонец не покидают остров теперь, когда срок подписки о невыезде истек? Это два.
Густоп Земерож, как я установила, даже устроился в местный архив переводить какие-то документы, он знает чертову уйму языков. Шустрый парень, кстати, был бы совсем хорош, если бы каждую минуту не доставал расческу из кармана и не поглядывал озабоченно во все отражающие поверхности.
Куда бежал Эжен Лева по пересеченной местности? Это три. Его никто не преследовал, он бежал один, оглядывался и разговаривал сам с собою вслух, так утверждает сторож портовой стройки, который явился в полицию — с опозданием на сто тысяч лет — давать никому теперь не нужные показания.
Почему доктор Йорк покончил с собой? Это четыре. Надо же придумать себе такую декадентскую смерть — надышаться олеандровым дымом, сказала Вероника.
Посмотреть «декадентскую» в Вебстере.
Я думала, что его убили, но теперь Аккройд с экспертом доказали, что он сам, сам, сам. Я вообще думала, что их всех убили, тут такая хитро выплетенная цепочка совпадений, что становится не по себе. Но выходит, что я ошибалась. То есть — пока выходит, у меня ведь есть еще несколько вопросов.
1 апреля
Инспектор Аккройд совсем свихнулся. Пришел ко мне в кабинет с булочками, рикоттой и кофе из кафе Тропикаль — в красных пластиковых стаканчиках, а не в размокшем картоне! — сел на стол и стал ногой качать.
Месяц назад он даже внутрь не заходил, заглядывал в щелку, чуть приоткрыв дверь, видно было только бледно-серый глаз и щеку с маленькой родинкой. Похоже, я и вправду похудела.
— Рассказывай, — говорит. — Ты ведь уже все давно раскрыла, вот и рассказывай.
— Ничего не знаю, — сказала я сначала. — Дело у меня забрали. Почитай официальный отчет, если Джеймисон не спустил его сам знаешь куда.
Тогда он сказал, что читал, что отчет замечательный — ага! ага! — но есть вопросы. Много вопросов, сказал он, неласково на меня покосившись, на целый вечер хватит.
В общем, мы пошли вечером ко мне выпить шенди, и я ему все рассказала. И про разбогатевшую внезапно Лилиан Лева, и про внезапно выздоровевшего отца Надьи Блейк, и про никем не виденную рукопись Оскара Форжа, и даже про покинувшую меня Веронику. Вот про Веронику это я, пожалуй, зря.
Он мне тоже кое-что рассказал. У доктора в номере нашли письма, точнее — пустые конверты. Опять конверты! Письмами он, похоже, растапливал в тот вечер камин. Письмами и олеандровой отравой.
— Кто эти люди? — спросил меня Аккройд. — Почему они не пользуются электронной почтой? Уже второй случай за месяц, когда мы находим почтовую бумагу, конверты и марки в гостиничном номере. Почему они мрут как мухи? Почему никто не приезжает, чтобы забрать тело?