Побег
Шрифт:
Однако они, похоже, продолжали сомневаться. И, наконец, это смутило Золотинку:
— Ну да, Золотинка. А что?
— Пойдемте, сударыня! — учтиво предложил обличитель Хрун. — Все сразу и не объяснишь. Нам с вами долгие еще разговоры разговаривать.
— Но Золотинка! Золотинка, конечно! — упрямо возразила она. — Я — Золотинка!
— Боюсь, что так оно и есть, — крякнул, точно расстроенный медвежонок, волшебник Тлокочан.
— Надеюсь, что так, — обронил обличитель Хрун.
Через лаз среди развалин Золотинку отвели вниз. Она помнила похожий на сновидение городок пигаликов, но когда, проблуждав вслед за своими провожатыми тесными и однообразными ходами, городка не увидела, а попала в назначенный ей покой, мало чем отличавшийся от старательно прибранной горницы в доме зажиточного купца, усомнилась и в самом видении: точно ли оно было?
Припоминая, Золотинка убеждалась, что способна разобраться в себе и в своем прошлом. Но почему же тогда не оставляло ее неуютное ощущение неопределенности, откуда эти сомнения в действительности всего, что хранила память?
Со временем она догадалась, в чем дело, хоть и пришлось для этого — чтобы сообразить — хорошенько походить из угла в угол, вперяя рассеянный взор то в зелено-лиловые разводы уложенного на пол ковра, то в загадочного устройства лампу под потолком.
Две смежных комнаты, разделенные не дверью, а полукруглой аркой между ними, и небольшой придел для ванны и прочих необходимых удобств, составляли временное (или, может быть, постоянное?) Золотинкино жилище. Место заключения, проще говоря. В последнем не трудно было убедиться, подергав запертую за удалившимися пигаликами дверь. Никаких окон, разумеется, их замещали развешенные по стенам картины с изображением равнинной природы и моря. Самая необходимая обстановка: кровать в одной комнате (без белья и постели), стол в другой, несколько пустых шкафов, в одном из которых Золотинка обнаружила большие мужские сапоги, забытые тут предыдущим постояльцем или заключенным; случайные книги, которые Золотинка не стала и открывать, чернильница с закаменевшими на дне чернилами; пыльная, давно не бывшая в употреблении посуда. И зелень, на поверку искусственная.
«Так вот!» — сообразила Золотинка, перебирая жесткие, неживые плети растения, что перебросилось по своду дверного проема. Она поняла: что-то такое произошло, отчего прошлое (да, кажется, и настоящее) утратило значение. Как бы обесцветилось. Глубокий черный провал отделял вновь народившуюся Золотинку от самой себя. Исчезла непрерывность ощущений, расположенная во времени последовательность событий, которые дают уверенность в собственном существовании.
Прошлая жизнь чувства потерялась — вот в чем дело! Потому-то и глядела на себя Золотинка отчужденным, оценивающим взором, словно узнать себя не могла. Растеряла все, что наполняло прошлое, самую жизнь ее смыслом, а теперь и огорчиться утрате не умела.
Дней десять спустя она выслушала обвинительное заключение.
— Как хорошо все вы тут написали, — пробормотала она, — правдоподобно… Что мне за это будет?
Главный обличитель Республики Хрун опустил глаза в стол и подвинул бумаги; этих нехитрых действий хватило ему, чтобы вернуть себе ясность взора.
— Статья двухсот одиннадцатая часть третья Уложения о наказаниях не дает возможности смягчить вашу участь, Золотинка. Я обдумал обвинение… Вообще говоря, нельзя исключить, что суд не согласится со мной и каким-то образом, при чрезвычайном напряжении ума обнаружит в ваших действиях основания для того, чтобы применить часть вторую той же статьи. Что было бы большим облегчением для подсудимой. Большим облегчением. Очень большим. Однако, — продолжал он особенно веско, с неумолимой, железной последовательностью в словах, которые сцеплялись друг с другом, не оставляя зазора для посторонних понятий, — однако я счел бы себя бесчестным пигаликом, если бы пытался внушить вам ложные надежды. Готовьтесь, Золотинка. Все, что я могу вам теперь сказать: готовьтесь. Ложные надежды ослабляют дух. Вам понадобится все ваше мужество, чтобы выслушать приговор.
Золотинку водили на допрос в особое подземелье, где скамья ее была поставлена на три ступеньки ниже, чем стол обвинителя, — для того, по видимости, чтобы обвиняемая не смотрела на обвинителя сверху вниз, что было бы неизбежно при естественной разнице в росте.
— Значит, надежды нет? — спросила Золотинка.
Писарь, молоденький щеголеватый пигалик за столиком на отлете, заскрипел пером, добросовестно записывая вопрос.
— Я передаю дело в суд, — сухо возразил Хрун и тоже вслед за Золотинкой глянул на писаря, который трудился, не поднимая головы. — Понадобится две-три недели, чтобы судьи изучили собранные свидетельства и назначили первое заседание. Тем временем вы можете избрать себе общественного защитника.
— Это нужно?
— Защитник окажет вам нравственную поддержку, — Хрун пожал плечами, хотя это и не вязалось как будто с ободряющим смыслом сказанного. — Он как бы разделит с вами тяжесть приговора.
— В нравственном смысле?
— В нравственном, — подтвердил обличитель, после изрядного промежутка, который понадобился ему, чтобы обдумать ответ.
— Кого вы мне посоветуете?
Странное дело, Золотинка все еще не верила в действительность угрозы, которую не скрывал от нее Хрун, или, скажем так, не ощущала ее. Замечательное ее простодушие проистекало не из одного только бессознательного лукавства, желания раздразнить и вывести из себя обвинителя, — вызывающее простодушие ее было замешано на непритворной внутренней безмятежности.
Хрун опять пожал плечами.
— Позвольте мне уклониться от советов такого рода.
— Почему?
— Занимают ли вас новости из Словании? — сказал вместо того Хрун, помолчав.
— Ну, я понимаю так, что вы не оставите меня без новостей. Если это нужно следствию.
— Да нет, — медлительно проговорил Хрун, выравнивая на столе бумаги, лежавшие правильным, но не совсем, как видно, удовлетворяющим его строем. — Все, что необходимо для поддержки обвинения, вы узнаете на суде. Соответствующие свидетельства, донесения, общие оценки положения после того, как запущенный вами искрень начал свою разрушительную работу в руках Лжевидохина. Дурные вести не залежатся. Так что, если говорить об интересах следствия, то они надежно, я бы сказал, слишком надежно ограждены. Слишком, слишком надежно.
Неторопливая, даже скучная, вязкая речь Хруна не обманывала Золотинку. Случайный взгляд — быстрый и пронизывающий, несдержанное движение руки, некстати проступивший румянец — все выдавало страстную и, может быть, беспощадную натуру обличителя по призванию, по страсти и по вдохновению. Такому нет нужды горячить себя, напротив, приходится до поры сдерживаться; в медлительном его разговоре чудилось нечто принужденное.
— Словом, я имел в виду, — заключил Хрун, оторвавшись, наконец, от раскладки бумаг, — что вы, может статься, захотите узнать что-нибудь о судьбе близких.
То был упрек. Довольно бесцветный, впрочем.
— Да, я хотела бы знать. Как там у них?.. Поплева? Он где? Нашлась ли слованская государыня? Зимка вернулась к Юлию?.. И вообще.
— Да будет вам известно, что позавчера западнее города Медни произошло сражение слованских войск под водительством великого князя Юлия с мятежниками Рукосила-Видохина. — Хрун помолчал, ожидая вопроса, но легко обошелся и без него. — Войска слованского государя потерпели поражение. Рукосил со своими приверженцами, число которых день ото дня увеличивается, продвигается к столице. Юлий, вероятно, погиб.
Ничто не выдало Золотинку, она сгребла на колене темную ткань мешковатого платья, которое сшили для нее пигалики, и продолжала слушать, слегка выпрямившись.
— Ваш названный отец Поплева, вероятно, погиб. Во всяком случае, ни о том, ни о другом нет никаких известий, они не объявились. Конюший Чеглок, главный военачальник Словании, с поля битвы бежал и теперь в Толпене. Впрочем, он ненамного опередил оборотня. Очень может быть, что в этот самый час, когда мы здесь с вами мирно беседуем, Толпень уже покорился Рукосилу. Со всеми вытекающими отсюда последствиями… Хотите знать подробности сражения?