Побег
Шрифт:
Здравый смысл и воображение скоро подсказали Поплеве, что нужно спускаться под уклон, выбирая понижение всякий раз, как появится возможность, — уклон же ведет к воде, к ручью, к озеру или к болоту. Неясным оставалось только одно: сколько времени было отпущено Поплеве, чтобы исполнить этот безупречный замысел?
Лес полнился дымом, как не проветренное помещение. Сердце стучало, опережая трудный шаг среди ломкого папоротника. Разгибая голову, чтобы стряхнуть с бровей пот, Поплева видел затянутые горючим туманом стволы и, наконец, огонь — низовой пожар вяло тянулся по валежнику и сухостою, предвещая в недалеком будущем огненную бурю. Направление потерялось и раз, и другой, и третий — понижения приводили к подъемам, и приходилось лезть в гору, чтобы не возвращаться назад. Вместе с ощущением расстояния утратилось и понятие о времени, прошло, может быть, четверть или три четверти часа. Поплева спустился с крутого холма, под ногами зачавкало, он подтянул Юлия повыше и заспешил, проваливаясь в мокрый мох.
Взору его открылось крошечное лесное озерцо шагов двести в поперечнике. Поваленные деревья лежали в воде, в этой тесноте им некуда было падать. Наверху по окружавшим озерную впадину взгорьям просвечивали тусклые, не страшные как будто всполохи пламени, но слышался слабый гул разгорающейся уже по-настоящему топки.
Проваливаясь, Поплева пробирался туда, где над неподвижной маслянисто-черной водой возвышались осклизлые сучья затонувшего дуба. Он угадал ствол, нащупав его ногами довольно рано, шагах в двадцати от торчавших над поверхностью озера ветвей, и худо-бедно, останавливаясь, по пояс и по грудь в воде, смещался все дальше и дальше от берега. И когда неверная опора под ногами колыхнулась, ухватил голый и черный, но крепкий сук.
Понадобилось перевести дух, чтобы собраться с силами и перебраться дальше, туда, где толстый дубовый ствол начинал ветвиться, еще на несколько шагов от берега. Здесь он перехватил юношу, устроив его на полого идущем под водой суку, и нашел место рядом, чтобы держаться самому и удерживать голову раненого. Трудно было дышать, гулко стучало сердце.
По лесу, по верхушкам деревьев с ревом прорывался большой, испепеляющий пожар, но внизу, у холодной воды, жаром еще и не хватило.
Что себе думал Порывай, не поддавалось разгадке. И можно было бы не особенно ломать над этим голову, приняв на веру, что медный человек не отличается глубокомыслием, когда бы действительность не убеждала пигаликов в обратном. Упустив Рукосила-Лжевидохина, мстительный истукан принялся крушить замок с последовательностью, которая как раз и заставляла предполагать засевшую в медной голове мысль. Можно было, конечно, посмотреть на дело и с другой стороны: предположение о далеко идущем замысле свидетельствовало более о жизненных воззрениях самих пигаликов, которые склонны искать порядок даже и в разрушении, а не о действительных наклонностях Порывая. Тот-то, нельзя исключить, орудовал без смысла и цели. Мыслительные способности его, как бы там ни было, не имели надежных подтверждений, даже косвенных.
Нужно, однако, понять и пигаликов. Когда рушится налаженный быт, невинные удовольствия трудовой жизни омрачены зловещими предзнаменованиями и после десятилетий тихого благоденствия следует череда ужасающих потрясений, поневоле приходится отыскивать закономерность даже и в самих бедствиях.
И в этом смысле осень 769 года предоставила пигаликам богатые возможности для подобного рода изысканий. Годину испытаний ознаменовал вкативший в подземный городок Ямгоры огненный колоб, который был опознан как искрень, засвидетельствованный древними писателями железный огонь. Новейшие поколения мыслителей, ничего подобного уже не видевшие, ставили свидетельства летописей под сомнения, но древние оказались правы. И правота их обошлась обитателям Ямгор недешево. Правота эта получила жестокое доказательство в гибели замечательных товарищей и надежных работников Торкмяна, Карпана, Дышана и Оздеана, подтвердилась десятками обожженных и раненых, сказалась обширными разрушениями и пожарами. Не прошло и двух месяцев после пожара, как та же самая волшебница Золотинка по непостижимому своему легкомыслию раскупорила на вершине Каменецкой горы воды Южных морей, каковое легкомыслие приняло уже размеры стихийного бедствия. Самоотверженными усилиями удалось остановить потоп только на третий день. Утонули двое спасателей, оба замечательные товарищи и надежные работники.
Игривое воображение могло бы усмотреть известную насмешку, если не сказать издевательство, в том, что за пожаром последовало наводнение. Однако безответственная игривость по сути своей противна добросовестной натуре пигалика. Потому-то пигалики не поддались соблазну и не искали насмешку там, где ее, вероятно, и не было, они не стали пересматривать обвинение в пользу более сурового. И того хватит с избытком, рассудили справедливые пигалики, что обвинение по статье 211 части третьей Уложения о наказаниях «Невежество с особо тяжкими последствиями» предусматривает высшую меру наказания — смертную казнь.
Общие понятия республиканского законодательства, указывали судьи во вступительной части постановления, основаны на пигаликолюбии. Законодатель требует исходить из предположения о невиновности обвиняемого, если не доказано обратное. Следовательно, нет никакой необходимости, развивали мысль судьи, искать злой умысел там, где преступное невежество превосходит своими последствиями умышленное злодейство.
Безукоризненно обоснованное постановление не разрешало, однако, сомнений житейского порядка, ибо, снимая с преступницы обвинение в злостной природе ее деяний, необходимо было признать тем самым совершенно произвольный, неупорядоченный, если не сказать бредовый характер постигших Республику испытаний. Мысль для благочестивых приверженцев Разума нестерпимая.
Так что, отказав Золотинке в осмысленности, пигалики, как уже говорилось, обратили подозрения на медного истукана, усматривая в его ужасающем упорстве, в равномерности его бездушных усилий крепко засевший умысел.
В самом деле, начавши с крыши Старых палат, Порывай сносил Рукосилову твердыню сверху донизу. Окутанный облаками пыли, он крушил потолочные перекрытия, выламывал камни, валил в пропасть и во двор целые пласты стен. Неспешная с виду работа продвигалась с впечатляющей быстротой, замок терял привычные очертания. Какие бы то ни было очертания вообще. Двух или трех дней хватало, чтобы исчез целый ярус обширного дворца, недели, чтобы Старые палаты сравнялись со скалой. Проходили недели и месяцы, посыпал снег — Порывай не выказывал признаков утомления. Днем и ночью, в метель и в солнце, слышались скрежещущие звуки, эхо повторяло размеренные удары — и вдруг обвальный, стонущий грохот. Рукосилов Каменец неумолимо врастал в землю.
Все превозмогающее усердие истукана, чем дальше, тем больше беспокоило пигаликов. Не трудно было подсчитать, что, продолжая безостановочную, без сна и отдыха деятельность, Порывай за какие-нибудь три с половиной, четыре года свернет вершину горы, засыплет пропасть и докопается, наконец, до пигаликов.
Причем, как свидетельствовали подсчеты, срок этот нимало не изменится, считать ли деятельность Порывая осмысленным разрушением или бессмысленным созиданием. Так или иначе, все сходились на том, что опасность чрезвычайно велика. С той только разницей, что сторонники «осмысленного разрушения» считали возможным взывать к чувству и разуму истукана, а противники их, склонявшиеся к предположению о «бессмысленном созидании», поговаривали, что следует покинуть зачумленное место и перебраться на жительство в глухие дебри Меженного хребта — несуразное предложение, разумеется. Оно не имело действительного значения, но пугало многих.
Тут следовало бы напомнить о непростой истории Каменца. Еще в прошлом столетии в трудную для себя пору Республика упустила Каменец, проигравши его Рукосилову деду Оберучу, чернокнижнику и прохвосту. Оберуч, многие годы распоряжавшийся замком на правах служебной зависимости, принял его за некие важные услуги в залог и повел дело так, что Республика по буквальному смыслу принятых на себя обязательств должна была уступить замок навечно. Коварные уловки Оберуча, который попросту обдурил пигаликов, поймал их на неосторожном, не точно продуманном слове, произвели тягостное впечатление на общественное мнение Республики. Но Рукосилов дед, человек в высшей степени хитроумный, старался щадить гордость обманутых и, получив Каменец в безусловное владение, не поскупился на выражения признательности.
Пигалики не обманывались, но вежливость мошенника оценили и со своей стороны, скрепя сердце, соблюдали условия договора. Обстоятельство для Оберуча не последнее, ибо, по сути дела, права его на Каменец держались исключительно на честном слове.
Словом, у жителей Ямгор, которые не забыли своего унижения, не было оснований сокрушаться по поводу постигшей Каменец беды. Со смешанными чувствами не особенного прикрытого злорадства, тревоги и сожаления, какое вызывает у трудолюбивых человечков всякое разрушение, наблюдали они за безостановочной работой Порывая. И когда наконец, как сказано, основные укрепления замка были уничтожены, сочли уместным обеспокоиться и за себя.