Побочное действие
Шрифт:
Пальцы доктора скользили по липкой, подсыхающей плёнке, когда он, двигаясь чересчур уж автоматически, промывал рану. Под нагретой крышей висел удушливый спиртовой запах – Мэл тошнило всё сильней, и она присела на корточки, прислонившись ноющей спиной к обшарпанной железной бочке. Раненый уже просто всхлипывал, потом всхлипы перешли в едва слышное сипение – листья за забором шелестели громче.
Краем глаза Мэл зацепила выражение лица Бенджамина. Сосредоточенность. Так техник копается в механизме, кропотливо, миллиметр за миллиметром нащупывает прореху или неисправность. Наблюдение притащило за собой какую-то идею, что тут же затерялась в мозгу. Желание копаться в чьих-то мыслях и вовсе осталось на вершине обрыва, рядом с трупами дикарей и пиратов. Мэл прикрыла веки. Движения дока отпечатались на сетчатке – он наконец остановил кровь и готовился наложить шов. Где-то там, через пять сотен лет, это делалось проще: ранение обрабатывали коллоидным составом, блокирующим сепсис и возможность повторного кровотечения.
Казалось, последние слова в голове произнёс инструктор по медицине – сухой худощавый тип, которого терпеть не могли почти все курсанты в Академии флота. Но оказывать первую, да и дальнейшую помощь при этом умел каждый выпускник. Бену явно не помешала бы ещё одна пара рук, хотя бы для того, чтобы допотопным тампоном, пропитанным обычным этиловым спиртом, удалять лишнюю кровь. Но Мэл не шевелилась.
Пират потерял слишком много крови. Сил на «внутреннее зрение» не было, но Мэл, казалось, всей поверхностью кожи чувствовала: в двух шагах угасает жизнь. Электрические импульсы беспорядочно метались по нервам умирающего, заставляя его рвано и часто хватать ртом крошечные глотки воздуха, а энергия тела уже едва-едва теплилась где-то под солнечным сплетением. Под конец явились ещё и судороги, к смеси спиртовых паров и медного духа добавился отчётливый запах мочи.
И тут Мэл наконец поняла, почему Бен, даже видя неизбежный финал, продолжал свои действия, упорно и методично.
Страх. Как там говорил Ваас ещё на станции? От страха любой работает быстрее. Бен работал, чтобы быть полезным, как никто другой среди этого сброда. Иначе…
Мэл вспомнила что-то про выбор между смертью и борделем. Через мгновение рядом на низенькую деревянную ступеньку плюхнулся доктор. Он здорово запыхался, будто наматывал круги вокруг аванпоста, гулкий стук пульса свободно улавливался обычным слухом с расстояния шага. Дока обильно покрывали пятна крови, даже на лбу отпечаталась пара бурых мазков, но он, тяжело вздохнув, тут же потянулся к лицу Мэл перепачканными пальцами с зажатым в них не слишком чистым тампоном. Правую щёку немилосердно защипало – ну да, конечно, там же скользнула пуля Вааса.
– А ведьмы, значит, тоже не умеют исцелять… – устало отдуваясь, проговорил Бен. Снова этот дурацкий вопрос. Как же, чёрт возьми, хочется огрызнуться, даже ударить, но Мэл и рта не успела открыть, чтобы ответить.
– Ведьмы нихуя не умеют исцелять, – мрачно подхватил невесть откуда взявшийся Ваас, нависая у Бенджамина над головой, а тот сразу съёжился, задрав плечи. Главарь едва покосился на доктора и продолжал, щуря обведённые темнотой глаза:
– Спроси у Цитры, хе-хе. Как же… Подсадить на шмаль, послать на смерть, станцевать на твоих грёбаных костях – это ведьмы умеют. Больше нихуя! Но им, блядь, молятся, как богиням.
«Когда это я требовала себе молиться?» – чуть было не вырвалось у Мэл, но она в буквальном смысле прикусила язык. Что-то уловила проклятым ведьминским своим чутьём, или просто всмотрелась и прислушалась? Ваас покачивался над несчастным доктором каменной глыбой, нависшей на краю обрыва под порывами сильного ветра, и голос его, сейчас странно негромкий, уходил в пустоту. Туда, где больше никого и слышно только стук собственного сердца.
«Накурился уже», – Мэл презрительно дёрнула плечами, собираясь молча выслушать всё, что будет нести этот тип с пустыми зрачками. Сейчас станет гримасничать, махать руками, прорываться через чужое непонимание угрозами. Наркоманский бред, несовместимый с нормальным сознанием, но…
Под бредом нащупалось такое, от чего под рёбрами возник тоскливый провал – будто желудок на секунду куда-то ухнул. Мэл сжала кулаки и выдохнула холодно:
– Нет смысла помогать трупам.
Нет, всё правильно. Раненый всё равно бы умер, не выживают в таких условиях, с такой кровопотерей – это чувствовалось, «проводки» никогда не обманывали. Только вот слова почему-то напоминали попытку оправдаться. Ваасу, видимо, показалось то же самое, и он усмехнулся, смерив Мэл взглядом – будто только что заметил.
– Что, хочешь сказать, на той ёбаной станции не так было? Нихуя вы не умеете, только разрушать. А это просто, охренеть как просто: бам – снёс полбашки, всем весело, всем смеяться.
Он и издал смешок, больше похожий на собачий лай, который часто слышался издалека. Тут же, зашипев сквозь зубы, оборвал сам себя. Присел рядом, заставив Бена испуганно потесниться, а Мэл – посмотреть-таки в упор, не отворачиваясь.
– Блядь! Да мы тут все… – вздохнув как-то удивительно устало, проворчал Ваас. Замолчал, опустив веки так, что видны стали только окрашенные кровью белки, и замер, не шевелясь. И вдруг расширил глаза, повёл головой и выпалил, будто отыскав верное слово: – Боги! Ёбаные боги из грязи и крови всего пропитанного дерьмом человечества. Я тоже решил: неплохая идея, да, блядь, отличная идея. Поэтому я царь и бог Рук Айленда. И кто поспорит? Может ты, Бен? А? Хочешь поспорить? Хочешь, блядь, поспорить? Пули будешь потом сам выковыривать из собственных вонючих потрохов?
Главарь впился глазами в Бенджамина, разом разрушив впечатление, что разговаривал сам с собой или с кем-то, кто находится далеко. Например, с Цитрой – Мэл уже во второй раз слышала это имя. «Ведьма»… Смуглое лицо, которое можно назвать экзотически красивым. Светло-зелёные глаза с пронзительными зрачками. Кошачья грация и стать – богиня, как есть богиня с изящными величественными жестами, которым подчиняются все. И все повторяют за ней эхом: «Предатель!»
То же самое, глядя на Вааса, мысленно повторял дикарь, расплескавший потом кровь с мозгами по светлым камням. Твердил монотонно и упорно слова своей жрицы: «Предатель, предатель, продался Хойту». Что-то тут не вязалось со всем остальным – мысли безбожно путались, заражённые тем ужасом, что исходил от Бенджамина. Доктор застыл соляным столбом и умудрился сделаться серым даже под загаром, так ни разу и не пикнув.
– А у тебя, ведьма ёбаная, – снова «вспомнив» о Мэл, вскинулся Ваас, – хватит сил только на то, чтобы оборвать его сраные мучения! Да, Бен? Смотри-ка, Бен, кого мы притащили тебе в «помощницы». Не нужна такая? Видишь, наш Гип молчит. Не-не, ты еще не поняла? Ты ему не нужна. Ты нихуя не нужна никому. Ты как ядерное оружие – достают, когда надо нахуй стереть кого-то с лица земли.
– Давно поняла, – скривилась Мэл, вдруг сообразив, что тоже едва не цепенеет, подобно Бену. Дико разболелась спина – в позвоночник будто втыкались иглы, распространяя вокруг себя то ли холод, то ли жжение. Перед глазами было как-то темно, хоть солнце ещё не скатилось за забор и пальмы, шевелящие листьями за пределами аванпоста. Проклятые пальмы, они переговаривались на ветру пустым перезвоном, и в меланхоличных голосах их чудился далёкий голос Мейсона Харта. «Ведьмы никому не нужны…»
Кажется, дальше главарь снова рассмеялся. Всё тем же лающим, невесёлым смехом, изображая удовольствие, щурясь и скалясь.
– Играй в ледышку, сколько влезет. Я уже привык, я, блядь, привык. Ты уже не выведешь меня. Ты сейчас как зверь в клетке – рычи, рычи. Мне так даже веселей.
Он говорил что-то ещё, а Мэл всё пыталась поймать ускользающие мысли, вроде бы страшно важные, но пальмовый перезвон загонял их в пустоту. В мозгу крутилось только: весело, как же – курево не глушило даже боль от перелома, не говоря уже о чём-то большем.