Побратимы
Шрифт:
Важнейшей социальной проблемой ленинградцев, приезжающих в чужие места, являлся жилищный вопрос, решить его пытались различными способами. Некоторые жители Ленинграда в силу жизненных обстоятельств оставались временно и позднее рассчитывали уехать в тыл. Городские власти предоставляли таким людям комнату в общежитии. По документам эвакопункта, в Череповце в 1941 г. функционировало одно общежитие для размещения эвакуированных граждан с 23 комнатами, где свободных мест не было. Зимой 1941/42 г. открыли еще одно общежитие на 100 мест [388] . В Вологде ситуация с временным жильем складывалась по-другому – в городе останавливалось больше людей и помещений для общежитий было больше. По решению горисполкома уже осенью 1941 г. начали строить пять новых общежитий вместимостью 90–100 чел. и четыре деревянных дома с печным отоплением (по 10 квартир в каждом). Планировалось закончить строительство в короткие сроки. Из-за проблем с финансированием первоначальные планы не были реализованы [389] . Весной 1942 г. эвакуированные жители были размещены в восьми зданиях, а также занимали три комнаты в одном здании [390] . К 1943 г. в Вологде построили еще три деревянных дома для эвакуированных граждан, и временным жильем они были обеспечены [391] .
388
Там же. Л. 23.
389
ГАВО. Ф. Р-366. Оп. 1. Д. 1188. Л. 46, 47, 111.
390
Там же. Л. 38.
391
Там же. Д. 1207. Л. 154.
Сохранился колоритный документ – правила внутреннего распорядка для лиц, проживающих в общежитии. В общежитии человек мог проживать не более 5 суток, срок проживания мог продлить только начальник эвакопункта, если были особые обстоятельства. В общежитие можно было заселиться только после прохождения санитарной обработки, имея при себе паспорт и удостоверение эвакуированного гражданина. Каждый жилец мог получить чистый комплект белья и обед по талонам в строго установленное время. В общежитии действовал комендантский час: вход был открыт с 8 до 23 часов. Каждый постоялец должен был соблюдать чистоту и порядок во всех помещениях, беречь имущество и быть вежливым. Категорически запрещалось менять комнату размещения, спать в верхней одежде и обуви, содержать животных и вносить легковоспламеняющиеся материалы, распивать спиртные напитки. Для курения были предусмотрены специальные места. За нарушение этих предписаний жильца выселяли. После окончания срока проживания жилец сдавал комнату и белье уборщице, получал документы и личные вещи, оставленные на хранение. В случае появления претензий гражданин мог написать отзыв в книгу, где через несколько дней ему писали ответ [392] . Эти правила являлись нормой мирного времени, и составители не учитывали экстремальные условия войны. Отсутствие достаточного финансирования, хаос и неразбериха военного времени и, как следствие, отсутствие должного контроля за содержанием помещения и поведением жильцов приводили к негативным последствиям. Сведений об уголовных преступлениях и правонарушениях в источниках не зафиксировано, но комиссия, проводившая обследование помещений общежитий, нашла много других недостатков. Общежитие № 2 в Череповце осматривали сразу после открытия зимой 1942 г. В помещении было грязно, валялись разбитые стекла и мусор. Территория вокруг здания загрязнена отходами. Большинство комнат были свободны. Жильцы проживали в общежитии не 5 дней, а по 1–2 месяца. Некоторые граждане не мылись с даты приезда – не было возможности [393] . На обороте акта обследования любопытная оправдательная запись, сделанная начальником эвакопункта. Суть ее в следующем: здание было загрязнено еще воинской частью, располагавшейся в нем ранее, люди не мылись только один месяц, а не два, так как общежитие открылось только месяц назад [394] . Возможно, оправдания начальника эвакопункта можно было учесть, но через месяц комиссия прибыла с повторным обследованием и обнаружила новые проблемы: отсутствие тепла и электричества (для освещения использовались керосиновые лампы), грязные туалеты, недостаток посуды [395] . Обследовав общежитие № 1, комиссия не составляла подробного акта, но приняла решение переселить часть жильцов в общежитие № 2 [396] . Вероятно, санитарная ситуация в первом общежитии была еще хуже. Таким образом, правила внутреннего распорядка в условиях военного хаоса остались на бумаге.
392
ЧЦХД. Ф. Р-1079. Оп. 1. Д. 2. Л. 115–117.
393
Там же. Л. 91.
394
Там же. Л. 115–117.
395
Там же. Л. 59–60.
396
Там же. Л. 18.
Актов обследования общежитий в Вологде среди документов военного периода не сохранилось. Некоторые жители Ленинграда, временно останавливающиеся в городе, писали отзывы: «В апреле – мае месяцах, находясь длительное время в общежитии эвакопункта гор. Вологда, в результате хорошего лечения, усиленного питания и внимательного обслуживания восстановили свое здоровье доктор филологических наук профессор Ленинградского института языка и мышления имени Марра Николай Владимирович Измайлов… профессор истории народов СССР Михаил Николаевич Мартынов… и многие другие лучшие люди героического города Ленина» [397] . Однако только на основе таких отзывов нельзя делать выводы о санитарном благополучии общежитий в Вологде.
397
ГАВО. Ф. Р-3105. Оп. 2. Д. 3. Л. 35.
Некоторые люди, желающие остаться на долгий срок в городах Вологодской области, подавали заявления о предоставлении жилья в горисполкомы [398] . Таких людей было немного. За период с середины мая до середины июля 1942 г. в Череповце ленинградцами было подано 61 заявление, из них 40 чел. получили квартиру [399] – показатель неплохой.
Вопросы с жильем решались индивидуально из-за небольшой численности приезжающих лиц. Блокаднице Татьяне Старостиной и ее родственнице Анне разрешили жить вместе с больной матерью и другой родственницей Лидией в госпитале в Вологде [400] . Старостина передает в дневнике свои мрачные впечатления от жизни в госпитале, из которых становится ясно, что человек, прожив некоторое время в блокадном Ленинграде, так и не смог адаптироваться к тяжелым условиям военного быта: «Три-четыре первых дня на Льнострое мои дни и ночи проходили в жестокой борьбе за жизнь мамы и Лидии. Завтрак, обед, ужин: очереди, давка, соприкосновение с людьми, потерявшими облик человеческий (во вшах, провонявшие испражнениями, их пускали в столовую без всякой санитарной обработки), долгое сидение за столами и ношение еды наверх в комнату сменялось хождением за кипятком, ночными бдениями над мамой, стиркой одежды Лидии… Всюду приходилось почти красть» [401] . По сути, Татьяна и Анна исполняли роли медицинских сестер при своих родственниках. После приезда переселенцев, нуждающихся в лечении, их выселили из госпиталя в барак (общежитие), в котором условия проживания также, по мнению автора, были далеки от комфортных: «После колебаний мы въезжаем в боковую комнату, с маклаком в придачу. Нас живет 9 человек… В комнате холодно, грязно – нам не вымыть, а уборщицы не моют, веник надо ходить выпрашивать у хозяйственных соседей… Дрова, торф привозят к дому, все расхватывают. Кто сильнее, у того тепло. Запасаем под кроватями в углах. Топит Саша, варим гречневый концентрат, полученный в Жихареве (пшенный выменяла на хлеб у красноармейцев на станции)» [402] . Взгляд Татьяны Старостиной на ситуацию вполне ясен – автору, представителю молодой ленинградской интеллигенции, казалось диким жить по законам военного времени, когда нужно было действовать на правах силы, с боем забирать материальные блага, опережая остальных, не могла принять такое поведение даже для собственного выживания.
398
ЧЦХД. Ф. Р-7. Оп. 1. Д. 488. Л. 26.
399
Там же. Л. 34.
400
Точно родственную связь между Татьяной Старостиной, Анной и Лидией установить не удалось.
401
Старостина Т. Указ. соч. С. 128.
402
Там же. С. 129.
Распространенным способом решения жилищного вопроса, предполагающим установление тесных социальных контактов с местным населением, являлась практика подселения приезжих людей к городским и сельским жителям [403] . Власти в условиях дефицита свободных жилых помещений поощряли подобную практику, а местное население не было равнодушным к судьбам бывших блокадников. Несмотря на все тяготы военной жизни, выражающиеся в первую очередь в недостатке материальных средств и отсутствии основного кормильца в семье, местное население проявляло заботу, гостеприимство, радушие по отношению к приезжающим незнакомым людям. Это подтверждается многочисленными примерами из дневников и воспоминаний как жителей Вологодской области, так и самих ленинградцев. Череповчанка Нина Александровна Махова вспоминает: «Эвакуированные шли и просились жить. У нас жили 2 женщины (одна умерла). Их шли сотни – по улице Новой и Максима Горького. Одну сами хоронили – возили на кладбище. Каждый дом по 1–2 человека брали к себе» [404] . Другая жительница Череповца Степанида Голубева, у которой было четверо детей, приняла к себе домой эвакуированную женщину с двумя детьми [405] . У другой череповчанки было двое детей, но она приняла к себе в дом двух женщин, одна из которых была беременной, а у другой уже было двое детей [406] . Совсем молодая блокадница со своей матерью и сестрами была эвакуирована в Череповец. Мать умерла после приезда, и девочки остались одни, в Череповце им повстречалась незнакомая взрослая женщина с детьми, которая приютила их у себя. Спустя годы в своих воспоминаниях блокадница выразила слова благодарности: «Если бы нам в Череповце не встретилась Анна Михайловна Ильичева, я не знаю, как бы сложилась моя дальнейшая жизнь. Эта женщина на санках перевезла нас к себе домой, и она же сама похоронила маму. Анна Михайловна выходила нас, обогрела, чем могла поддержала в эту трудную зиму. А ведь, кроме нас, у нее было трое своих детишек. Нет слов, чтобы передать Анне Михайловне благодарность за наши спасенные жизни» [407] .
403
ГАВО. Ф. Р-3105. Оп. 2. Д. 3. Л. 132.
404
Интервью череповчанки Н.А. Маховой (записано Ф.В. Копыловым 02.04.2012).
405
ЧЦХД. Ф. Р-363. Оп. 2. Д. 99 [Подшивка газеты «Коммунист» за 1985 год (январь – июнь). № 89. 8 мая 1985 г. С. 2].
406
Там же.
407
Там же.
О подселении и хорошем отношении местных жителей пишет и Елена Скрябина – автор, в воспоминаниях которого картина жизни блокадника в Череповце представлена в негативном свете. Вначале Скрябина повествует о заселении в характерном для нее стиле: «Наконец, появилась Гаврилова. Сообщила, что нашла какую-то комнату. Отправились по темным узким улицам окраины. Хозяева этого жилища встретили нас угрюмо. Оказалось, что здесь больше всего боятся ленинградцев, потому что все они больные и голодные… Так и наши хозяева, у которых кладовая была полна продуктов, вряд ли пошли бы в чем-либо навстречу» [408] . Прожив несколько дней в этой квартире, Скрябина несколько изменила отношение к хозяевам и высказывается о них уже иначе: «Наш суровый хозяин немного оттаял – приглашает по вечерам к самовару. Конечно, можно рассчитывать только на кипяток, но и то славу Богу. Вдвойне теплее – от кипятка и сочувствия» [409] . Вполне вероятно, что некоторые люди действительно не доверяли незнакомым переселенцам, что вполне естественно. Однако, даже несмотря на это, их приняли у себя в доме и стали оказывать небольшую помощь.
408
Скрябина Е. Указ. соч. С. 150.
409
Там же. С. 155.
Одна из бывших студенток вологодского училища РУ-3, в котором готовили по рабочим специальностям (рулевые, мотористы, слесари и др.), так вспоминала о первой встрече с блокадниками: «Однажды зашел в класс завуч Хрусталев и сообщил: “В Вологду прибыл очередной поезд с эвакуированными из Ленинграда”. Прибыла большая группа ребят, которых управление профтехобразования распределит по училищам для дальнейшей учебы. У нас в училище ребят тепло встретили, разместили в общежитии, накормили, одели в форму. Время лечит. Потихоньку их сердца оттаяли от всего пережитого, утраты родных» [410] . Далее в воспоминаниях Нестерова пишет, что к блокадникам в учебном заведении не было никакого отчуждения: представительница эвакуированного театра организовывала самодеятельность, а ленинградцы участвовали в мероприятиях, играли на музыкальных инструментах и пели песни [411] . Жители Ленинграда с добротой относились к вологжанам, которые помогали местным властям встречать их на вокзале: «Помню, один ленинградец настоятельно просил мою фотокарточку, обещал нарисовать портрет, а я отказалась, не было времени. Мария Алексеевна дала ему свое фото. Действительно, он нарисовал ее портрет с благодарственной надписью» [412] .
410
Нестерова А. О друзьях-товарищах // Вологодские новости. 2009. № 8. С. 26.
411
Нестерова А. Указ. соч. С. 26.
412
Цит. по: Акиньхов Г.А. Эвакуация: Хроника. С. 9.
Взаимоотношения между блокадниками и населением Вологодской области не всегда складывались хорошо. Население, приезжающее в регион и местные жители по национальному составу были относительно однородными – по этой причине серьезных межнациональных разногласий не было. Непонимание и конфликты иногда возникали на бытовом уровне из-за материальных благ, в которых ощущался острый дефицит. Татьяна Старостина, не принимающая поведения большинства в условиях войны, дала однозначную эмоционально окрашенную оценку жителям Вологды: «Население воровливое, недоброжелательное к “засранцам”, сиречь ленинградцам, но все, кто имеет отношение к эвакопункту, живут за счет эвакуированных ленинградцев – едят сами, воруют государственное – вещи берут, деньги, хлеб вымогают под предлогом всяческих услуг (принести воды, дров, затопить печь – ленинградцы либо не умеют, либо не в состоянии двигаться)» [413] . Всех жителей, имеющих отношение к эвакопункту, без исключения Старостина охарактеризовала как воров и приспособленцев. В ее характеристике есть определенная доля истины – действительно воровство было распространенным явлением в то время, в условиях тотального дефицита. На заседаниях горисполкомов рассматривались случаи, когда некоторые люди в силу специфики своей работы в сфере общественного питания имели доступ к продуктам и совершали кражи, питались за счет клиентов столовых и буфетов [414] , воровали продовольственные карточки [415] . Начальник 1-го госпиталя для эвакуированных в Вологде Лидия Соломонова выявила, что ее сотрудники воруют у пациентов кольца и другие ценности [416] . После наблюдения и обысков воров удалось обнаружить. В госпитале провели показательный судебный процесс, на котором двух медсестер приговорили к одному году лишения свободы. Случаи воровства, как пишет Соломонова, прекратились [417] . Оправдывать подобные факты даже в условиях военного дефицита и голода сложно. Сами эвакуированные граждане находились в тяжелом положении. Татьяна Старостина в другом месте своего дневника пишет, что «всюду приходилось почти красть» [418] , однако негативно воспринимает и не может понять «приспособленчество» и воровство местного населения. Таким образом, во время войны взаимоотношения между местным населением и ленинградцами складывались неоднозначно. Иногда возникали конфликты на бытовом уровне, но, с другой стороны, многие жители региона проявили гуманное отношение, сочувствие к блокадникам и, невзирая на собственное положение, оказали помощь в обустройстве на новом месте.
413
Старостина Т. Указ. соч. С. 128.
414
ГАВО. Ф. Р-366. Оп. 1. Д. 1222. Л. 104–105; Д. 1223. Л. 180–181; ЧЦХД. Ф. Р-7. Оп. 5. Д. 63. Л. 58; Д. 69. Л. 175–176.
415
ГАВО. Ф. Р-366. Оп. 1. Д. 1210. Л. 108.
416
Акиньхов Г.А. Эвакуация: Хроника. С. 51.
417
Там же.
418
Старостина Т. Указ. соч. С. 128.
У людей, переживших блокаду и эвакуацию в сложных условиях, оказавшихся в чужом месте без уверенности в завтрашнем дне, а в некоторых случаях и потерявших близких людей, психологическое состояние было удрученным. Как уже было отмечено, в психике больных блокадников работники эвакопункта и врачи видели определенные отклонения. Люди, которые были относительно здоровыми или выздоравливали в физическом отношении, морально выглядели подавленными. По свидетельствам современников, эвакуированные были безразличны к тем вещам, которые не касались их непосредственно: «В больнице полно больных, большинство которых интеллигентные люди – инженеры, педагоги, студенты, а между тем никого из них не интересует, что происходит на фронтах. Может быть, постоянные думы о своей судьбе или голодное отупение приводит к потере интереса ко всему, происходящему за порогом больницы» [419] .
419
Скрябина Е. Указ. соч. С. 152.
Сосредоточенность на себе и собственных проблемах, моральная подавленность были настолько велики, что некоторые редко и без особого беспокойства вспоминали о своих родственниках: «Насколько нам было все безразлично, свидетельствует хотя бы тот факт, что папе только 12 февраля послала телеграмму, а открытку еще позже» [420] . В другом месте: «…где-то живет папа, идет война, но мы живем в пределах комнаты, столовой и говорим только об отъезде. О папе мы говорим, о Саше тоже, но трогают они нас очень мало, как будто души нет, и мы чувствуем только себя. Страдать за далеко оставленных не хватает сил» [421] . Такое отношение следует рассматривать как частный случай – другая жительница Ленинграда во время эвакуации была разлучена с собственным сыном, которого оставили в госпитале, и всеми силами пыталась его отыскать, не взирая на собственные проблемы [422] .
420
Старостина Т. Указ. соч. С. 130.
421
Там же.
422
Скрябина Е. Указ. соч. С. 151.