Побудь в моей шкуре
Шрифт:
Здесь, на склоне, Иссерли и проделала оставшиеся упражнения. Где-то над ее головой слонялись обеспокоенные коровы, внизу, на пляже, паслись безмятежные овцы. Иссерли встала в позицию, протянула руки по направлению к серебристой линии горизонта, затем наклонилась к морскому берегу, начала нагибаться вбок – сначала на север, к Рокфилду и маяку, потом на юг – к густонаселенной области вокруг Балинтора, и, наконец, потянулась кончиками пальцев к звездному небу…
Повторяя эти движения много раз подряд, она постепенно впала в полубессознательное состояние, загипнотизированная лунным светом и монотонностью, и прозанималась гимнастикой гораздо дольше
Со стороны могло показаться, что Иссерли танцует.
Но когда Иссерли вернулась в коттедж и поняла, что до рассвета остается еще много времени, у нее снова испортилось настроение. Она слонялась по спальне, злая и раздраженная.
Надо наконец попросить мужчин починить проводку в доме, чтобы у нее появилось освещение. В коровнике освещение есть, в доме Эссуиса – тоже, по какой такой причине его нет в коттедже? На самом деле, если хорошенько подумать, то это просто удивительно, что именно в коттедже его нет, а точнее – возмутительно.
Она попыталась вспомнить обстоятельства, при которых решила поселиться в коттедже. Когда она прибыла сюда с Территорий, какие приготовления были сделаны к ее появлению на ферме? Неужели мужчины ожидали, что она будет жить в подземелье под коровником вместе с ними, в их душных берлогах? Если так, она бы им быстро объяснила, насколько они заблуждаются.
Так где же тогда она спала в первую ночь? Ее память была черна и холодна, как зола в погасшем костре, и не давала никакого ответа на этот вопрос.
Может, она решила жить в коттедже сама, или эту идею ей подал Эссуис, который, в конце-то концов, к тому времени прожил на ферме уже целый год? Все что Иссерли помнила – в отличие от дома Эссуиса, ее коттедж находился в запустении, когда она в нем поселилась, в каковом запустении он, более или менее, пребывал и сейчас.
Но кто тогда протянул через весь дом удлинитель, который снабжал электричеством от генератора телевизор, водонагреватель и фонарь перед входом в дом? Почему тогда он не довел свою работу до конца? Не относились ли к ней попросту как к какой-то неприхотливой машине?
Она силилась вспомнить и затем – со смущением и легкой растерянностью – все же вспомнила.
Мужчины – в особенности, пожалуй, Энсель, хотя сейчас она уже не могла ручаться и за это – вились вокруг нее с самого момента ее прибытия, вызываясь совершить ради нее любые подвиги. Беззастенчиво разглядывая ее с пленительной жалостью в глазах, они наперебой бились за право утешить ее. Разумеется, они понимали, что того, что с ней сотворили врачи, нанятые «Весс индастриз», уже нельзя исправить, но это же не конец света. Они сделают ее жизнь более радостной. Они превратят коттедж, эту продуваемую насквозь всеми ветрами развалюху, в уютное гнездышко. Бедняжка, как она, должно быть, несчастна после того, что с ней сделали. Да, они, разумеется, прекрасно всё понимают, я хочу сказать, посмотрите на Эссуиса, на бедолагу. Но эта-то какова, смелая девчушка, держится молодцом, она ведь не чудовище какое-нибудь, они ведь, в конце-то концов, соплеменники, верно?
И тогда она сказала, что ей от них ничего, ровным счетом ничего не нужно.
Она сказала, что будет заниматься своей работой, а они пусть займутся своей.
А для работы ей нужно совсем немного: свет в гараже или около него, горячая вода и одна розетка, чтобы подключить радио или что-нибудь в этом роде. Больше ей ничего не требуется. Она обойдется.
Честно говоря, она высказала все это в гораздо более грубой форме, на тот случай, если они окажутся слишком тупыми, чтобы понять намеки. На самом деле больше всего она нуждалась в одиночестве. Именно об этом она их просила.
«Но не будешь ли ты чувствовать себя одиноко?» – спрашивали они. «Нет, не буду! – отвечала она им. – У меня слишком много дел». И действительно, ей нужно было готовиться к работе, всех тонкостей и сложностей которой они и представить себе не могли. Ей требовалось напрячь весь свой интеллект, освоить огромное количество базисных знаний, иначе, в случае малейшей ошибки, последствия тяжело отзовутся на них на всех. Задача, с которой ей предстояло справиться, была куда более сложной, чем доставка соломы в коровник или строительство подземных сооружений.
Иссерли ходила по комнате от стены к стене в мерцающем свете электронных часов. Она шагала по голым доскам, и шаги ее звучали гулко и громко: в доме она почти никогда не носила обуви, за исключением тех случаев, когда собиралась вскоре выйти наружу.
Раздосадованная, Иссерли снова включила телевизор: ojja уже пыталась смотреть его, когда вернулась с берега, но очень быстро оставила эту затею.
Поскольку телевизор еще не успел остыть, экран его зажегся практически сразу. Водсель на экране, который несколько минут назад рассматривал в бинокль разноцветное нижнее белье, висевшее на веревке, теперь облизывал губы и причмокивал. Под веревкой же несколько водселих тянулись к белью, чтобы снять его с прищепок. По какой-то непонятной причине веревка висела так высоко, что они не могли до нее достать, и водселихи вставали на цыпочки, подпрыгивали, как дети, и при этом их большие розовые груди колыхались, словно желе.
По другому каналу показывали водселей, которые с серьезным видом сидели плечом к плечу за столом под узким электронным табло, похожим на уменьшенную копию того, что висело неподалеку от Кессокского моста. На табло был изображен ряд букв, разделенных пробелами.
– Кэ? – осмелился один из водселей.
– Не-е-ет, боюсь, что вы ошибаетесь, – протянул за кадром чей-то голос.
Машина Иссерли прогревалась на холостом ходу около гаража, освещенная одинокой лампочкой накаливания. Сама Иссерли медленно и вдумчиво прибиралась в салоне «тойоты», неторопливо растягивая каждое движение. Оставалось несколько часов до того, как солнце, скрытое изгибом земной поверхности, покажется над горизонтом.
Иссерли стояла на коленях возле машины, просунув голову в открытую дверь. Под колени она подстелила «Россшир джорнел», чтобы не выпачкать в грязи свои зеленые велюровые брюки. Кончиками пальцев она брала рассыпавшиеся конфеты по одной и швыряла их через плечо. Она не сомневалась, что рано или поздно их склюют птицы.
Внезапно она ощутила слабость и чувство острого голода. Она ничего не ела после съеденного вчера хрустящего картофеля, запитого пригоршней снега да еще сегодня утром выпила около литра тепловатой воды прямо из душа. Этого было явно недостаточно для того, чтобы насытить ее тело.