Побудь в моей шкуре

Фейбер Мишель

Автостопщик нервно теребил подбородок. У него была мягкая рыжая бородка, такая редкая, что издали Иссерли ее не разглядела. Он снова улыбнулся и покраснел до ушей.

Иссерли сделала глубокий, нервный вздох, включила сигнал поворота и тронулась в путь.

Она заведет беседу, как только почувствует, что к ней вернулся дар речи.

* * *

Автостопщик вертел в руках свою табличку, слегка наклонившись вперед и пытаясь время от времени поймать взгляд Иссерли. Но та постоянно отводила глаза в сторону. В замешательстве он откинулся на спинку сиденья, потер холодные руки, чтобы согреть их, а затем спрятал в мохнатые рукава своего джемпера.

Он пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы она почувствовала себя

непринужденно. И вообще, зачем она остановилась и взяла его, если настолько не желает с ним разговаривать? Наверное, у нее на это были какие-то свои причины. Он должен догадаться, какие именно. Судя по выражению, которое он успел заметить у этой женщины на лице перед тем, как она отвернулась, она умирает от усталости, так что, возможно, она просто боялась, что заснет за рулем, и решила, что присутствие пассажира поможет ей взбодриться. В этом случае она, скорее всего, ждет, что он будет развлекать ее болтовней.

Это его не сильно порадовало: в болтовне он был не особенно силен. Долгие философские монологи удавались ему гораздо лучше; например, разговоры которые они вели с Кэти поздней ночью, покурив травы. Жаль, что он не может предложить этой женщине косяк: затянувшись, она явно бы немного расслабилась.

Вместо этого можно было бы, например, побеседовать о погоде. Не так, как обычно говорят об этом все, а попытаться рассказать ей, как он на самом деле чувствует себя в такие дни, когда небо похоже… похоже на снежное море. Когда вся эта застывшая вода, весь этот мелкоизмельченный лед висит у тебя над головой в количестве, которого хватит на то, чтобы погрести под ним целую страну, но не падает вниз, а парит легкими облаками в небе. Чудо, да и только!

Он снова посмотрел на женщину за рулем. Она вела машину, словно робот; спина ее была такой прямой, будто кто-то вставил в нее стальной стержень. У него сложилось впечатление, что ее совершенно не волнуют красоты природы. Вряд ли на этой почве у них может завязаться беседа.

– Привет, меня зовут Уильям, – сказал он наконец. Возможно, это следовало сделать гораздо раньше. Но ведь все равно рано или поздно ему пришлось бы нарушить затянувшееся молчание. А то она промолчит так всю дорогу до Перта. И если она проедет все сто двадцать миль, так и не обменявшись с ним ни словом, к концу пути у него точно съедет крыша.

Возможно, он сказал эту фразу с какой-то идиотской американской интонацией – как ему помнилось, примерно таким образом официанты обычно представляются клиентам. Возможно, следовало начать беседу как-нибудь более естественно, например: «Кстати, меня зовут Уильям». Словно он вспомнил в середине непринужденной беседы, что забыл представиться. Только, к сожалению, никакой непринужденной беседы и в помине не было.

Да, в этой женщине несомненно есть нечто странное, но что именно?

Уильям размышлял об этом в течение целой минуты, пытаясь позабыть о собственной неловкости и вместо этого сосредоточиться на незнакомке. Он посмотрел на нее так, как посмотрела бы Кэти, окажись она на его месте. Кэти обладала бесспорным умением разбираться в людях с первого взгляда.

После отчаянных попыток достучаться до женской интуитивной составляющей психики, Уильям быстро пришел к заключению, что у этой женщины большие проблемы. С ней стряслась какая-то беда, и она явно еще не совсем отошла от шока.

А может, он, как обычно, все драматизирует? Дэйв, приятель Кэти, всегда выглядел так, словно еще не отошел от шока. Он выглядел так на протяжении всех лет, что Уильям его знал. Возможно, он таким родился. И тем не менее эта женщина явно излучала какие-то странные вибрации. Гораздо более странные, чем Дэйв. И она явно была в плохой физической форме.

Тусклые волосы, сбившиеся в колтуны со следами чего-то, похожего на солидол, торчали во все стороны под самыми разными углами. Было совершенно очевидно, что она давненько не смотрела на себя в зеркало. От нее пахло, вернее – если быть уж совсем категоричным, – воняло прокисшим потом и морской водой.

Ее одежда была заляпана засохшей грязью. Вероятно, она упала или стала жертвой какого-то происшествия. Имеет ли он право поинтересоваться ее самочувствием? Она может обидеться, если он что-нибудь скажет по поводу ее внешнего вида. Она может даже решить» что это – сексуальное домогательство. В наше время мужчине не так-то просто проявить человеческое участие по отношению к незнакомой женщине. Вместо этого полагается быть с ними вежливо-учтивым, что вовсе не одно и то же; в таком стиле он общался с работницами центра трудоустройства. Но вот говорить незнакомой женщине, что у нее красивые сережки или волосы – или, например, что она вся в грязи с головы до ног, – этого совсем не полагается.

Вероятно, это неизбежные издержки цивилизации. Два животных или двое дикарей никогда бы не стали волноваться по таким мелочам. Если бы один из них испачкался, то второй принялся бы вылизывать его, или расчесывать, или как-то иначе помогать ему. И никто бы не увидел в этих действиях никакой сексуальной подоплеки.

А может быть, в нем просто говорит ханжа? Он ведь относится к этой женщине в первую очередь как к женщине, верно? Она – женского пола, он – мужского. Это реальность, в конце концов. И, если смотреть правде в лицо, одета она более чем легкомысленно для такой погоды. Он не видел такого декольте, пожалуй, с тех самых пор, как выпал первый снег. Ее груди были подозрительно тугими и торчали неестественно прямо, несмотря на свою величину. Скорее всего, подкачала их силиконом. Если так, то жаль. Это же огромный риск для здоровья – если силикон вытечет из оболочки, то может начаться рак. Зачем? Любая женщина и так прекрасна сама по себе. Маленькие груди приятно держать в руке, они такие теплые и уютные. Именно это он всегда говорил Кэти, когда она впадала в уныние, после того как им в почтовый ящик бросали очередной каталог нижнего белья.

Но, возможно, эта женщина просто носит один из этих дьявольских лифчиков, которые поднимают грудь. Ни один мужчина никогда не научится до конца разбираться во всех этих хитростях. Он внимательно изучил ее сбоку от талии до подмышек, пытаясь различить какие-нибудь признаки стального корсета или иной адской машины того же рода. Но ничего не увидел, если не считать небольшой дырки на майке, похожей на отверстие от шипа на колючей проволоке или на ветке кустарника. Ткань вокруг отверстия была испачкана какой-то засохшей гадостью. Кровь? Ему так хотелось бы знать это точно. Жаль, что он не врач – врачу позволительно задавать такие вопросы. Может, притвориться врачом? Он знал о медицине довольно много после того, как пережил беременности Кэти, ее мотоциклетную аварию, инсульт отца и наркоманию Сьюзи.

«Извините, но я доктор, – мог бы начать он, – и я случайно заметил…» Но он ненавидел ложь. «Плетем слова, как кружева, выдумывая ложь, легко запутаться в сетях, когда впервые врешь», [5] – не так ли сказал Шекспир? А Шекспир был вовсе не дурак.

Чем дольше он смотрел на эту девушку, тем больше странностей в ней замечал. Ее зеленые велюровые брючки явно претендовали на ретро-шик в духе семидесятых – если не обращать внимания на грязные коленки, разумеется, – но при этом она явно не обладала ногами танцовщицы из ночного клуба. Короткие ноги, едва достающие до педалей, слегка подрагивавшие под тонкой тканью, могли принадлежать скорее больному тяжелой формой церебрального паралича. Он внимательно осмотрел промежуток между сиденьями, тайно надеясь увидеть складное кресло на колесиках. Но там лежала только поношенная куртка с капюшоном – одежда, в которой он легко мог себе представить эту женщину. Ботинки на ее ногах отдаленно напоминали «Док Мартине», но были гораздо более громоздкими и походили на те деревянные колодки, на которых ковылял Борис Карлов во «Франкенштейне».

5

Вальтер Скотт, «Мармион», Песнь VI.