Побудь в моей шкуре
Шрифт:
Но самым странным в этой девушке была ее кожа. За исключением груди, где она была гладкой и бледной, все остальные видимые участки имели одну и ту же странную фактуру – они походили на спину недавно охолощенного кота, на которой только что начала отрастать шерсть. И повсюду шрамы: вдоль края ладоней, вдоль ключиц и в особенности на лице. Он не видел толком ее лица, которое было скрыто спутанной гривой волос, но успел разглядеть его, когда садился в машину, и еще тогда заметил шрамы на подбородке, шее, носу и под глазами. И к тому же – эти толстенные линзы на глазах. Наверняка она носит очки с самым большим минусом, какой только известен окулистам, потому что через эти очки ее глаза кажутся размером с блюдечки.
Он давно зарекся судить людей по внешности. Главное то, что у человека внутри. Но когда у женщины столь необычная внешность, это не может не оставить глубокого отпечатка и на ее душе. История ее жизни, какой бы она ни была, возможно, трагична, возможно, героична, но в любом случае – неординарна.
О, как его подмывало расспросить ее!
Будет грустно, если он так никогда и не узнает правды. Ему придется всю жизнь теряться в догадках. Он это знал. С ним такое уже случалось. Однажды, лет восемь назад, когда у него у самого была машина, он подвозил какого-то мужчину, и тот вдруг прямо при нем начал плакать навзрыд. Уильям не спросил у мужчины, что с ним случилось; ему было всего двадцать лет, он изображал из себя крутого парня, и подобные вопросы роняли его достоинство. Когда они прибыли в пункт назначения, мужчина перестал плакать, поблагодарил Уильяма и вышел из машины. С тех пор по крайней мере раз в неделю Уильям вспоминал этого человека и размышлял, почему тот плакал.
«С вами все в порядке?» Такой вопрос был бы вполне уместен и приличен – в этом он не сомневался. Если она оборвет его, это будет не так обидно. Но возможно, что и не осечет, и тогда завяжется беседа.
Уильям облизал губы, готовясь нарушить молчание. Его сердце начало учащенно биться, он стал дышать быстрее. То, что она совсем не смотрела в его сторону, тоже не помогало делу. Он попытался прочистить горло, как это обычно делают герои кинокартин, но затем опять покраснел до ушей, осознав, каким идиотом при этом выглядит. У него что-то екало в груди или, может, в легких – гулко, словно басовый барабан.
Ситуация становилась попросту нелепой. Она не могла не слышать, как тяжело он дышит. Не дай бог, ей взбредет в голову, что он собирается на нее наброситься или что-нибудь в этом роде.
Уильям набрал в легкие побольше воздуха и решил не спрашивать эту женщину ни о чем, по крайней мере до тех пор, пока не найдется достойного повода. Может быть, позже такой все же появится.
Если бы ему только удалось тем или иным образом рассказать ей о Кэти, это бы наверняка ее сильно успокоило. Узнай она, что он – семейный человек с двумя детьми, она бы поняла, что он не станет пытаться ее насиловать или склонять к сожительству. Но как же ему завести разговор на эту тему, если она молчит как рыба? Не может же он брякнуть с бухты-барахты: «Да, кстати, у меня есть любимая подруга»? Он будет выглядеть полным идиотом. Нет – хуже, чем идиотом: законченным психом или припадочным.
Вот до чего ложь довела этот мир. Вся ложь, сказанная людьми с начала времен, вся ложь, которая еще будет сказана. Это цена, которую нам всем приходится платить за то, что доверия между людьми больше не существует. И именно поэтому два разумных существа не могут приблизиться друг к другу без задней мысли, как это делают звери, даже с самыми невинными намерениями. Цивилизация, будь она неладна!
Уильям надеялся, что ему удастся запомнить все эти свои мысли, чтобы обсудить их с Кэти по возвращении домой. Похоже, думал он, ему удалось сделать очень важное открытие.
Впрочем, возможно, если он начнет слишком много рассказывать Кэти об этой женщине, которая его подвезла, та поймет его неправильно. Например, когда он однажды стал рассказывать ей о своей бывшей подруге Мелиссе и о пешем походе по Каталонии, который они проделали вместе, все кончилось очень плохо, хотя сейчас Кэти, можно сказать, уже практически простила его за тот вечер.
Господи, ну почему эта девушка так упорно не хочет с ним разговаривать?
Иссерли в отчаянии смотрела на асфальтовую ленту шоссе. Она все еще не могла разговаривать, а ее пассажир, судя по всему, просто не хотел. Как всегда, инициативу приходилось проявлять ей. Как всегда.
Большой зеленый дорожный знак сообщил, что до Перта остается сто десять миль. Необходимо срочно сказать ему, докуда она может его подвезти. Но она и сама не имела ни малейшего представления докуда. Она посмотрела в зеркало заднего вида. Дорога была пуста, хотя разглядеть хоть что-то в сером свете, сочившемся сквозь снежные тучи, было почти невозможно. Все, что ей оставалось, – это вести машину дальше, вцепившись руками в руль и сдерживая крик страдания, застрявший в глотке.
Даже если бы ей удалось завязать разговор, от одной мысли о том, сколько сил придется приложить, чтобы поддерживать беседу, у нее перехватывало дыхание. Судя по всем признакам, ее пассажир был типичным образчиком самца водселя – глупым, необщительным, но изворотливым, как хорек. Она начнет с ним говорить, а в ответ услышит только невнятное мычание, односложные ответы на ее изобретательные вопросы, а при первой же возможности он снова замкнется в себе и замолчит. Она будет играть в свою игру, он – в свою, и это может продолжаться часами.
Иссерли внезапно обнаружила, что она просто больше не может заниматься всем этим.
Не отрывая взгляда от унылого шоссе, расстилавшегося перед ней, она поняла, что ее унижает вся бессмысленность этих предосторожностей, все эти утомительные хождения вокруг да около, словно сидящее рядом существо – это некая драгоценная жемчужина, которую она должна аккуратно извлечь из раковины. От нее требовалось сверхчеловеческое терпение – и все ради чего? Ради водселя – такого же, как миллиарды других водселей, топчущих поверхность этой планеты. Ради нескольких упаковок разделанного мяса.
Почему она должна тратить столько усилий ради того, чтобы день за днем разыгрывать одну и ту же сцену? Неужели ей придется провести за этим занятием весь остаток жизни? Бесконечно устраивать эти представления, из кожи вон лезть только для того, чтобы в большинстве случаев возвращаться с пустыми руками и на следующий день начинать все сначала?
Она больше не могла выносить это.
Иссерли вновь посмотрела в зеркало заднего вида, а затем скосила глаза вбок. Ее глаза встретились с глазами автостопщика; автостопщик покраснел, тяжело дыша, и лицо его расплылось в идиотской улыбке. Сама инородность его животной внешности подействовала на Иссерли как пощечина. Она ощутила нечто, похожее на тошноту, вроде той, которая возникает после большой потери крови, и почувствовала удушающую ненависть.
– Хасуссе, – прошипела она сквозь сжатые зубы и привела в действие иглы с икпатуа.
Водсель начал валиться на нее, но она вернула его на место толчком ладони. Тогда он повалился в противоположную сторону, ударившись головой о стекло. Иссерли включила сигнал поворота и съехала с дороги на придорожную стоянку.
Остановив машину, но не выключив мотора, она нажала на кнопку, чтобы затемнить стекла. Впервые она проделывала это в полном сознании и памяти. Обычно, когда приходил этот момент, она парила где-то в космосе, но сегодня она чувствовала под собой сиденье «тойоты» и видела свои руки, прикасавшиеся к приборному щитку. Окна машины начали приобретать цвет темного янтаря, внешний мир сначала помутнел, а затем полностью исчез, и тут в салоне включилось освещение. Откинув голову на подголовник, Иссерли сняла очки и прислушалась к отдаленному шуму машин, пробивавшемуся сквозь урчание двигателя.