Побудь в моей шкуре

Фейбер Мишель

Иссерли смотрела на его шею и плечи, на то, как легкий ветерок трепал его мех. Ее злость на Амлиса таяла на глазах; вместо этого она мечтала о том, как его теплая пушистая грудь покоится у нее на спине, а белые зубы ласково покусывают ее шею.

– Что вы едите? – спросила она, поскольку челюсти Амлиса находились в непрерывном движении.

– Я ничего не ем, – беззаботно ответил Амлис, ни на миг не переставая жевать.

Иссерли презрительно посмотрела на него: все богачи одинаковы – лгут прямо в глаза, не обращая внимания на очевидные вещи. Она скорчила неодобрительную гримасу, которую следовало

понимать как «Поступайте как знаете». Несмотря на нечеловеческие черты лица Иссерли, Амлис тем не менее понял что она хотела сказать.

– Я не ем, я жую, – разъяснил он спокойно, хотя в его янтарных глазах мелькнула искорка. – я жую икпатуа.

Иссерли сразу же вспомнила о дурной репутации Амлиса и, хотя эта тема ее волновала, напустила на себя надменный вид.

– Я полагала, что вы уже переросли детские шалости, – сказала она.

Но Амлиса не так-то легко было вывести из себя.

– Икпатуа – это не шалость детей или подростков, – спокойно разъяснил он. – Это растение, обладающее целым рядом уникальных свойств.

– Ну ладно, ладно, – вздохнула Иссерли, вновь переводя взгляд на звездное небо. – Дожуетесь до смерти, тогда сами поймете.

Она услышала его смех, но не успела увидеть, как он смеется, и пожалела об этом, а затем возненавидела себя за то, что пожалела.

– Для этого мне придется проглотить тюк, который весит столько же, сколько я сам, – сказал Амлис.

И тут уже, к огромному своему удивлению, засмеялась сама Иссерли: почему-то мысль об Амлисе, который пытается проглотить тюк икпатуа, показалась ей ужасно забавной. Она хотела заглушить свой смех, поднеся ладонь ко рту, но боль в спине была слишком сильной, и поэтому она продолжала хихикать, лежа на спине, так что он мог прекрасно видеть ее смеющийся рот. Чем дольше она смеялась, тем труднее ей было остановиться; оставалось только надеяться, что Амлис поймет – она смеется, представив, как тот будет выглядеть после своего подвига. Как беременная корова.

– Знаете, икпатуа очень хорошее болеутоляющее средство, – осторожно заметил он. – Почему бы вам не попробовать?

Иссерли тут же перестала смеяться.

– У меня ничего не болит, – сказала она ледяным тоном.

– Да нет, болит, – возразил он ей с легким упреком, отчего его аристократический акцент стал еще заметнее. В бешенстве Иссерли приподнялась на локтях и пронзила его самым убийственным взглядом, на который только была способна.

– У меня ничего не болит, ясно? – повторила она, чувствуя, как все ее тело, измученное болью, покрывается холодным потом.

На какое-то мгновение глаза Амлиса полыхнули гневным пламенем, а затем он медленно и задумчиво прикрыл веки, словно ему в кровь кто-то впрыснул новую порцию успокаивающего.

– Как вам будет угодно, Иссерли.

Насколько она помнила, он до этого ни разу не называл ее по имени. Она терялась в догадках, почему он сделал это сейчас и повторится ли это хотя бы еще раз в будущем.

И все же ей нужно избавиться от его присутствия любой ценой. Чтобы прийти в форму, ей срочно необходимо заняться гимнастикой, и она знала, что ни за что на свете не станет делать это у него на глазах.

Самым очевидным решением было встать и отправиться к себе в коттедж, куда он уж точно за ней не последует.

Но боль была такой сильной, что Иссерли не отважилась бы сейчас преодолеть металлический трап с десятком ступенек, соединявший корабль с полом коровника.

Теперь, когда Иссерли лежала, опершись на локти, она могла слегка пошевелить плечами и спиной так, чтобы это не было очень заметно со стороны. К тому же Амлиса можно было отвлечь болтовней.

– Что сделает с вами ваш отец, когда вы вернетесь домой? – спросила она.

– Со мной?

Вопрос, судя по всему, показался Амлису в первую очередь бессмысленным. Видимо, она опять спросила его о чем-то таком, что в его уютной и устроенной жизни не имело никакого значения. Похоже, сама мысль о том, что с ним можно сделать что-то против его воли, была Амлису глубоко чужда. Уязвимость – привилегия низших классов.

– Мой отец даже не подозревает, что я здесь, – сказал он наконец, и в этой фразе прозвучало нескрываемое удовольствие. – Он думает, что я в Иссийсе или где-нибудь на Ближнем Востоке. По крайней мере, я ему так сказал, когда мы виделись в последний раз.

– Но вы же прибыли сюда на транспортном корабле «Весс индастриз», – напомнила ему Иссерли, показав кивком на поддоны с мясом и холодильники.

– Ага, – ухмыльнулся он. – Но официального разрешения у меня нет.

Ухмылка его была мальчишеской, даже детской. Он поднял голову к небу, и снова мех у него на манишке заходил волнами, словно пшеничное поле в ветреный день.

– Понимаете, – сказал он, – мой отец все еще лелеет надежду, что в один прекрасный день я займусь бизнесом. «Хотелось бы оставить дело в руках семьи», – говорит он. Но это ничего не означает, кроме того, что его приводит в бешенство даже мысль о том, что производство самого ценного из новых товаров может очутиться в руках конкурентов. В настоящий момент такие слова, как «воддиссин» и «Весс», – это почти синонимы, стоит только подумать о божественном или ни с чем не сравнимом вкусе, как в голове возникает слово «Весс».

– Повезло вам, – заметила Иссерли.

– При чем здесь я? По крайней мере, с тех пор как я начал думать собственной головой, я не хочу иметь с этим ничего общего. Мой отец обращался со мной как с сассинилом, когда я начинал задавать ему вопросы. «О чем тут думать? – говорил он. – Это мясо вырастает, мы его собираем и доставляем к столу». Но со мной он все же не в состоянии быть таким же скрытным, как с посторонними. Стоит мне только проявить минимальный интерес к бизнесу, как он тут же размякает и начинает выкладывать все секреты. Все еще надеется, что я пойду его путем. Вот почему он позволяет мне совать нос всюду, куда я только захочу – не исключая ангаров, в которых стоят транспортные корабли.

– И что из этого следует?

– Ну, я просто хотел сказать, что… что на этом корабле я был… как это называется?… Ах да – зайцем!

Иссерли вновь рассмеялась. Руки у нее устали, и она опять опустилась на спину.

– Да, у богатых свои радости… – заметила она.

Этим ей наконец удалось задеть Амлиса.

– Я должен был увидеть собственными глазами, что здесь происходит, – огрызнулся он.

Месерли попыталась снова приподняться на локтях и скрыла свое поражение снисходительным вздохом.