Побудь в моей шкуре
Шрифт:
– Смотрите-ка, Энсель о вас заботится!
– Может засунуть себе в задницу собственный хвост, – буркнула Иссерли и, отделив языком от щеки липкое месиво, в которое превратилась икпатуа, принялась жевать дальше.
С неба снова заморосил легкий дождичек. Амлис вглядывался в темноту в восторге и замешательстве. Звезды исчезли, на их месте повисла дымка, и сияющий диск Луны, паривший в небе, почти пропал из поля их зрения. Капельки воды постукивали по его мохнатой шкуре, исчезали бесследно там, где мех был темным, и подолгу сверкали и дрожали на длинной белой манишке. Неуверенно Амлис привстал
– Иссерли, – сказал Амлис, проглотив дождевую воду. – А про море правду рассказывают?
– Ммм? – Иссерли наслаждалась каплями дождя, падавшими на ее лицо, – ей бы хотелось, чтобы дождь шел вечно.
– Я слышал, как мужчины рассказывали о море, – продолжал Амлис. – Это когда сразу много воды – как правильно сказать? – ну, находится рядом с землей и постоянно остается на одном и том же месте. Они видели его издали. Они говорят, что оно очень большое и что ты к нему все время ходишь.
– Да, – вздохнула она. – Это правда.
Отверстие в крыше коровника начало медленно закрываться. Судя по всему, Энсель решил, что они уже надышались свежим воздухом.
– Когда я выпускал этих бедных вод сел ей на волю, – сказал Амлис, – хотя было очень темно, я все-таки увидел, на что похожи эти… как их… деревья – они просто огромные, больше домов.
Его богатый модуляциями голос производил сейчас жалкое впечатление – Амлис походил на ребенка, который пытается описать величие Вселенной при помощи более чем ограниченного набора слов.
– Да, конечно, – улыбнулась она. – Все это правда. Все это имеется там, снаружи.
К этому времени отверстие в крыше полностью закрылось, не оставив никакого сообщения между коровником и внешним миром.
– Возьмите меня туда, пожалуйста, – внезапно попросил Амлис. Слабое эхо его голоса раскатилось по ангару.
– Это исключено, – отрезала Иссерли-.
– Сейчас темно, – настаивал Амлис. – Нас никто не увидит.
– Это исключено, – повторила она.
– Кого это, интересно, вы так боитесь? Водселей? Неужели эти тупые животные могут представлять опасность?
– Еще какую, – заверила она его.
– Для человеческой жизни или для благосостояния «Весс индастриз»?
– Мне глубоко наплевать на благосостояние «Весс индастриз».
– Тогда возьмите меня, – настаивал Амлис. – В вашей машине. Я буду слушаться вас, обещаю. Я просто хочу посмотреть. Ну, пожалуйста!
– Я сказала «нет».
Через несколько минут Иссерли уже медленно вела машину под спутанным покровом древесных ветвей поблизости от дома Эссуиса. В доме, как обычно, горели огни. А фары машины были выключены. Иссерли достаточно хорошо видела при лунном свете, да к тому же можно было не надевать очки. Кроме того, по этой тропе она сотни раз ходила пешком.
– Кто построил эти дома? – спросил Амлис, который примостился на переднем сиденье, упершись лапами в щиток перед собой.
– Мы, – уверенно заявила Иссерли. Она порадовалось и тому, что в окрестностях фермы других домов не было, и тому, что ее собственный полуразвалившийся коттедж вполне мог сойти за постройку, сооруженную из разбросанных повсюду камней и мусора. О значительно более импозантном жилище Эссуиса она сказала:
– А этот дом мы построили для Эссуиса. Он что-то вроде моего начальника. Ремонтирует изгороди, заготавливает пищу для животных и все такое в этом роде.
Они проехали так близко от дома Эссуиса, что Амлис разглядел запотевшие стекла с грубыми деревянными узорами, вырезанными на ставнях.
– А это кто сделал?
Иссерли посмотрела на деревянные скульптуры за окнами дома.
– Ах, это? Эссуис, – автоматически ответила она. И тут же внезапно поняла, что это вполне могло быть правдой. Она посмотрела на куски плавника, найденные на берегу и обточенные морем так, что они превратились в хрупкие и элегантные скелетики, застывшие теперь в мучительных балетных позах за двойными рамами. Возможно, Эссуис скрашивал зимой одиночество тем, что обрабатывал найденные на берегу корни.
Они выехали в поля, по которым до самого горизонта были разбросаны массивные тюки прессованного сена, похожие в ночи на черные дыры. Одно поле лежало под паром, на другом кустилась почти невидимая в темноте картошка. Там и сям кусты и деревья, лишенные всякой сельскохозяйственной ценности, тянулись от земли к небесам, чтобы выкинуть на побегах разнообразные бутоны в строгом соответствии с тем видом, к которому они принадлежали.
Иссерли знала, что чувствует Амлис: перед его глазами проплывала растительная жизнь, которую не требовалось выращивать в цистернах или выковыривать из скользкой заизвесткованной почвы, – она радостно вырастала сама собой прямо под открытым небом. Акры и акры мирной плодородной почвы, существующей самостоятельно, безо всякой видимой помощи со стороны людей. А ведь это была зима: если бы он видел, что происходит здесь летом!
Иссерли вела машину очень осторожно. Дорога, шедшая к пляжу, не была приспособлена для машин с обычным приводом, а она не хотела покалечить «тойоту» и к тому же все время почему-то боялась, что, если налетит на камень, ее правая рука соскочит с руля и нечаянно заденет за рычажок, приводящий в действие иглы с икпатуа. И хотя Амлис не пристегнулся ремнем и постоянно подскакивал на сиденье от возбуждения, все равно мог случайно получить дозу.
Возле калитки, рядом с обрывом, которым заканчивалась дорога, Иссерли остановила машину и заглушила двигатель. Отсюда открывался хороший вид на Северное море. Этой ночью оно серебрилось в лунном свете под небом, восточный край которого казался серым от нависших снеговых облаков, а западный был усеян звездами.
– Вот это да! – тихо вскрикнул Амлис.
Она видела, как он потрясен. Он смотрел на бескрайний, невероятный водный простор, а она тем временем разглядывала его, абсолютно уверенная, что он этого не замечает.
Прошло немало времени, прежде чем к Амлису вернулась способность задавать вопросы. Иссерли знала, о чем он спросит, еще до того, как он открыл рот, и опередила его.
– Вон та тонкая яркая линия, – показала она, – там кончается море. Ну, на самом деле оно, конечно же, вовсе не кончается. Просто дальше мы его не видим. И там же начинается небо. Понятно?