Побудь в моей шкуре
Шрифт:
– Ничего особо интересного здесь не происходит, – сказала она. – Обычный бизнес… спрос рождает предложение.
Последнюю фразу она произнесла так, словно это было неоспоримое утверждение, – из той же серии, что «ночь сменяет день» или «женщины рожают детей».
– И тем не менее подтвердились худшие из моих опасений, – продолжил Амлис, не обратив никакого внимания на ее слова. – В основе этого бизнеса лежит ужасная жестокость.
– Что вы можете знать о жестокости! – воскликнула Иссерли, внезапно почувствовав боль во всех удаленных и изувеченных частях своего тела.
Этот баловень судьбы, этот изнеженный юноша расстроен тем, что подтвердились «худшие из его опасений» связанные с благополучием каких-то экзотических животных. Сразу видно, что ему самому и часа не приходилось бороться за выживание.
– А посещали ли вы хоть раз Новые Территории, Амлис? – поинтересовалась Иссерли.
– Да, – сказал он, преувеличенно четко выговаривая каждое слово. – Разумеется. Каждому стоит посмотреть на то, как живут там люди.
– Однако я не думаю, что ваш визит длился настолько долго, чтобы вы начали испытывать дискомфорт.
Ее упрек возмутил Амлиса до глубины души – видно было, как напряглись и приподнялись его уши.
– А чего бы вы от меня хотели? – спросил он. – Чтобы я устроился добровольцем на каторжные работы? Чтобы мне голову проломили какие-нибудь бандиты? Да, Иссерли, я богат. И что теперь, я должен принести себя в жертву за это ужасное преступление?
Иссерли не стала отвечать. Она наконец дотянулась пальцами до хрупкой корки на глазах. Это оказалась соль от выплаканных во сне и затем высохших слез. Иссерли сковырнула ее и выбросила.
– Вы приехали сюда, – продолжал Амлис, – спасаясь от тяжелой жизни, разве не так? А у меня подобных проблем никогда не было, и я за это благодарен судьбе, клянусь вам. Никто не хочет страдать, если страданий можно избежать. Каждый человек мечтает, в сущности, об одном и том же.
– Вам никогда не понять, о чем мечтаю я, – прошипела в ответ Иссерли с яростью, изумившей даже ее саму.
На какое-то время разговор прервался. Порывы холодного ветра врывались в коровник через отверстие в крыше. Небо потемнело еще сильнее. Взошла луна – круглое озеро фосфорического свечения. И в этот самый момент порывом ветра в коровник занесло одинокий лист дерева; он приземлился на металлическую палубу и был тут же схвачен Амлисом. Амлис вертел лист, перекидывая его с ладони на ладонь, в то время как Иссерли изо всех сил пыталась смотреть в другую сторону.
– Расскажите мне о ваших родителях, – попросил Амлис наконец, словно предлагая ей выполнить свою часть самой приятной и взаимовыгодной сделки, какая только может существовать на свете. Иссерли тут же почувствовала, как ее прямо-таки распирает изнутри от невысказанной ненависти.
– У меня нет родителей, – ледяным тоном сообщила она.
– Но когда-то они, наверное, все же были, – поправил ее Амлис.
– Я не хочу говорить о моих родителях, – упрямилась Иссерли. – Не хочу и не буду. Не о чем говорить.
Амлис заглянул ей в глаза и тут же понял, что это область, в которую ему, несмотря на то что его фамилия Весс, лучше не соваться. Он вздохнул.
– Знаете, – продолжил он почти мечтательно. – Мне иногда кажется, что единственное, о чем стоит говорить, – это то, о чем люди говорить не хотят ни под каким видом.
– Да, – перебила его Иссерли. – Например, о том, почему одни могут всю жизнь бездельничать и философствовать, в то время как другим велено забиться в нору и там помалкивать.
Амлис продолжал жевать икпатуа, но глаза его наполнились гневом и жалостью.
– За все приходится платить свою цену, Иссерли, – сказал он. – Даже за то, что родился богатым.
– О да! – процедила Иссерли, умирая от желания потрогать пушистый белый мех на его груди, провести пальцами по его шелковистым бокам. – По вам видно, сколь велика цена.
– Не все можно увидеть глазами, – тихо заметил Амлис.
– Да, не все, – язвительно парировала Иссерли, – но люди, как известно, обычно таращатся как раз на то, что видят их глаза, не правда ли? На очевидное уродство, мистер Весс!
Внезапно Амлис привстал, подошел к ней, склонил морду прямо к лицу Иссерли. Его рот был теперь так близко, что она испугалась.
– Иссерли, послушайте меня, – начал он, черный мех на его подбородке сверкал, теплое дыхание щекотало шею. – Неужели вы думаете, я не вижу, что они сделали с нижней половиной вашего лица? Неужели полагаете, что я не заметил странную форму вашего тела, удаленные груди, ампутированный хвост, сбритый мех? Неужели воображаете, что я не в состоянии представить, как вы себя при этом чувствуете?
– Сомневаюсь, – выдохнула Иссерли, пытаясь прожечь Амлиса взглядом насквозь.
– Разумеется, я вижу все, что они сделали с телом, но для меня гораздо больший интерес представляет ваша душа, – продолжал Амлис.
– Амлис, прошу, только вот этого вранья мне и не хватало, – взвыла Иссерли, отвернувшись, чтобы он не заметил, как слезы, хлынувшие у нее из глаз, стекают по щекам, собираясь в уродливых отверстиях прооперированных ушей.
– Неужели вы и правда воображаете, что никто не способен разглядеть в вас человека? – воскликнул Амлис.
– Если бы вы и весь ваш род разглядели во мне человека, то уж точно не отправили бы меня на Территории, разве не так?! – закричала Иссерли.
– Иссерли, лично я никуда вас не отправлял.
– Разумеется, разумеется, – бушевала Иссерли. Никто ведь у нас никогда не несет личной ответственности!
И она резко отвернулась от Амлиса, забыв о боли, боль незамедлительно пронзила позвоночник от шеи до самого копчика. Как только Иссерли вскрикнула, Амлис немедленно бросился ей на помощь.