Побудь в моей шкуре
Шрифт:
Это изделие, сооруженное из различных частей сельскохозяйственных машин, было в своем роде шедевром. В основе Колыбели лежал механизм землечерпалки, приваренный к поилке для скота, которая была сделана из нержавеющей стали. На вершине ее, на высоте человеческой груди, располагался двухметровый сегмент пересыпного лотка, искусно обработанный жестянщиком так, что его острые края были аккуратно подогнуты. Сверкающий и элегантный, словно гигантский соусник, лоток мог изменять угол наклона, вращаясь на невидимой оси; в крайней позиции он принимал абсолютно горизонтальное положение.
За работу Колыбели отвечал Энсель. Его прямо-таки распирало от сознания того, что он лично ассистирует главному технологу Унсеру. Напарники Енселя выполняли менее почетную задачу: они раздевали неподвижно лежащего водселя.
Унсер, главный технолог, или «мясник», как он требовал именовать себя, мыл руки. Это был маленький жилистый человечек, который, если поставить его на задние лапы, оказался бы немногим выше Иссерли. Свои массивные узловатые запястья он сейчас держал на весу, присев на корточки возле металлической лохани.
Приподняв свою комично маленькую, поросшую грубой щетиной головку, он обнюхал воздух, почуяв чей-то непривычный запах. Это был, разумеется, запах Иссерли, а вовсе не водселя.
– Агм, – сказал он. Этот звук ничего не означал ни на водсельском, ни на человеческом языке. Унсер попросту прочищал горло.
Иссерли вышла из лифта, и двери его закрылись у нее за спиной. Она ожидала, что ее заметят и поздороваются. Но никто этого не сделал – мужчины продолжали заниматься своей работой, словно Иссерли была невидимкой. Энсель подкатил маленький металлический поддон со сверкающими инструментами поближе к Унсеру. Два напарника Энселя, раздевавшие водселя, пыхтели и кряхтели от усилия, но звуки эти приглушала музыка.
Настоящая музыка, человеческая музыка, которая разносилась по цеху из встроенных в стену громкоговорителей. Мягкое пение и переборы струн звучали утешающим напоминанием о родине, интонации проникновенных мелодий воскрешали радости детства. Музыка шелестела и гудела ласково и мягко.
Раздевальщикам уже удалось стащить с водселя мохнатый свитер, и теперь они возились с остальными предметами одежды. Из-под тряпок, опутывавших тело, словно капустные листья – кочерыжку, на свет постепенно появлялась бледная плоть. На самом деле ее под одеждой оказалось гораздо меньше, чем предполагала Иссерли.
– Осторожнее, осторожнее, – бормотал Унсер, когда работники неумело вцепились в лодыжки водселя, пытаясь стянуть с ног толстые шерстяные носки. Эта часть тела животного впоследствии окажется в опасной близости от фекалий, и поэтому любая ссадина здесь может привести к серьезному воспалению.
Пыхтя от усердия, мужчины закончили свою работу, бросив на верх образовавшейся на полу кучи последнюю тряпку. Все эти годы личные вещи водселя и его одежду, сложенные в мешок, после окончания обработки вручали Иссерли, которая заходила за ними в коровник. Но сейчас она впервые видела, как этот мешок наполняется.
– Агм, – вновь сказал Унсер. Используя хвост, чтобы удерживать равновесие, он подошел к Колыбели на задних лапах, держа передние вытянутыми перед собой. Они были покрыты блестящим черным мехом, почти таким же, как у Амлиса, и контрастировали с сединой, покрывавшей все остальное его тело. Однако такой эффект возник исключительно из-за того, что Унсер недавно намочил руки и мех на них просто слипся и казался темнее.
Он внимательно посмотрел на Иссерли, словно заметил ее присутствие только сейчас.
– Вам что-то нужно? – спросил он, отжимая мех на предплечьях быстрыми движениями рук. Брызги воды падали на пол возле его ступней.
– Я просто пришла посмотреть, – сказала Иссерли.
Подозрительный взгляд главного технолога чуть не прожег ее насквозь, и только тут она поняла, что стоит перед ним сгорбившись и прикрывает руками грудь в отчаянной попытке придать своему телу как можно более человеческий вид.
– Посмотреть? – изумленно повторил Унсер, в то время как его помощники пытались оторвать тело водселя от пола.
Иссерли кивнула. Она прекрасно понимала, что явилась сюда впервые за четыре года и что до этого говорила с Унсером лишь однажды в столовой. Ей оставалось только надеяться, что во время того, единственного, разговора Унсер заметил, что она относится к нему с уважением, если не с трепетом. Он, как и она сама, был подлинным профессионалом.
Унсер вновь прочистил горло. Другие мужчины рассказывали, что он делает это так часто из-за болезни.
– Ну что ж… только держись подальше от нас, – посоветовал он ей грубовато. – Ты выглядишь так, словно на брюхе проползла через лужу.
Иссерли кивнула и сделала шаг назад.
– Ладно, – сказал Унсер. – Уложите его на лоток.
Раскинувшееся тело водселя плюхнули в Колыбель, затем повернули лицом к потолку, увешанному лампами дневного света. Его конечности аккуратно расправили, плечи поместили в углубления, специально выдавленные с этой целью в металле лотка, голову же положили на край лотка, так что непокорные рыжие волосы свисали с нее, развеваясь прямо над тем, что когда-то было поилкой.
В течение всего этого времени водсель, чьи сочленения оставались гибкими и податливыми, сам даже не шелохнулся, если не принимать во внимание непроизвольных подергиваний его тестикул в съежившейся от холода мошонке.
Когда тело наконец уложили так, как требовалось Унсеру, и поддон с инструментами подкатили к самому краю Колыбели, мясник принялся за работу. Опершись на хвост и одну из задних лап, он поднес вторую к лицу водселя и засунул два пальца в его ноздри. Затем он запрокинул голову животного назад, так что пасть водселя широко раскрылась. Проверив, насколько устойчива принятая им поза, Унсер согнул руки, взял с поддона один серебряный инструмент в форме удлиненной буквы «q» и другой, похожий на миниатюрный серп. Затем он засунул оба эти инструмента в пасть к водселю.