Побудь в моей шкуре
Шрифт:
Амлис воспринимал сейчас Иссерли как хранительницу всего это мира и вел себя так, словно эта планета принадлежала ей. С одной стороны, это было довольно мучительно, но с другой – доставляло ей удовольствие. Впрочем, в каком-то смысле Амлис был почти прав.
Ужасная цена, которую Иссерли заплатила, в определенном смысле, действительно отдала ей в собственность этот мир. И теперь она демонстрировала Амлису, какой могла бы быть среда обитания любого, кто отважился бы принести себя в жертву – а пока никто, кроме нее, не решился. Ну ладно, кроме нее и Эссуиса. Но Эссуис редко покидал свой дом. Возможно, у него просто не осталось на это сил после того, что ему пришлось претерпеть. Красоты природы для него не значили ровным счетом ничего – они оказались не в силах примирить его с действительностью. Она же, напротив, стремилась увидеть все, что только возможно. Каждый день она выходила под это огромное бесстрастное небо и утешалась.
В эту самую минуту на краю утеса, обозначавшего границу угодий фермы Аблах, показалось овечье стадо. Шкуры овец блестели в лунном свете, а черные морды почти невозможно было рассмотреть на фоне темных зарослей утесника.
– А это что такое? – изумился Амлис: он, как ребенок, прижимался лбом к ветровому стеклу.
– Их называют «овцами», – ответила Иссерли.
– Кто их так называет?
Иссерли не растерялась.
– Мы их так называем между собой, – пояснила она.
– Вы говорите на их языке? – спросил Амлис, выпучив глаза.
– Немного, – ответила Иссерли. – Знаю несколько слов.
Амлис внимательно следил за овцами, вглядываясь в каждую, и голова его все ближе склонялась к голове Иссерли.
– А мясо их вы есть не пытались? – спросил Амлис.
Его вопрос огорошил Иссерли.
– Вы это серьезно?
– Откуда мне знать, до чего вы тут дошли?
Иссерли несколько раз моргнула, не находя слов. Да как ему даже в голову могла прийти подобная мысль? Неужели он унаследовал безжалостность отца?
– Но они же… они же ходят на четырех ногах, Амлис! Неужели вы этого не видите! У них есть мех – у них есть хвосты – их лица так похожи на наши…
– Послушайте, – не уступал Амлис, – раз уж вы начали есть плоть живых созданий…
Иссерли вздохнула: ее так и подмывало просто взять и приложить палец к его губам, чтобы он перестал нести чушь.
– Прошу вас, – взмолилась она, как только последняя овца исчезла в зарослях утесника, – не портите такой прекрасный момент.
Но Амлис, как и все мужчины, оказался не в состоянии просто восхищаться красотой и совершенством мгновения. Только теперь он взялся за дело с другого конца.
– Знаете, – сказал он, – я тут много беседовал с вашими мужчинами.
– С какими мужчинами?
– Которые работают с вами на ферме.
– Я работаю одна.
Амлис вздохнул и продолжил:
– Они утверждают, что вы не совсем в себе.
Иссерли презрительно фыркнула. Наверняка это брякнул Энсель. Энсель – паршивый, драный, сексуально озабоченный тип, которому не терпится повыпендриваться перед начальством. Ох уж эти мужские разговорчики!
Почувствовав, что ненависть снова переполняет ее, Иссерли загрустила и даже ощутила угрызения совести: а ведь она испытала такое облегчение, когда иссушающее душу чувство ненадолго оставило ее! Неужели это жвачка подействовала на нее таким умиротворяющим образом? Она повернулась к Амлису и неловко улыбнулась.
– У вас больше нет… эээ…
Только не заставляй меня произносить это слово» – думала она про себя.
Амлис протянул ей еще одну ветку икпатуа, оторванную от пучка, взятого с собой.
– Мужчины сказали, что вы не в себе с недавних пор, – сказал он. – Может, у вас были какие-то неприятности? Поскольку Иссерли все еще держала в руке его подарок, она постаралась ответить по возможности мягче.
– Ну, у каждого время от времени случаются неприятности. Вот, скажем, несколько состоятельных молодых людей обещали, что позаботятся о моей судьбе, а потом все, как один, молчали как немые, когда меня отправляли в грязную нору глубоко под землей. Потом, как-то раз, хирурги разрезали меня на куски, а затем сшили заново. Это я так, к примеру.
– Я же спрашиваю про последнее время.
Иссерли откинулась на спинку сиденья, добавив новую порцию икпатуа к жвачке.
– Нет, все в полном порядке, – вздохнула она. – У меня просто очень трудная работа, и больше ничего. В ней случаются свои радости и разочарования. Вам этого не понять.
На горизонте стремительно собирались снеговые облака. Она знала – Амлис не имеет ни малейшего представления о том, что это такое, и гордилась своим тайным знанием.
– Тогда почему бы не бросить это дело? – поинтересовался он.
– Бросить?
– Ну да. Завязать с этой работой.
Иссерли закатила глаза к небу, а вернее – к потолку «тойоты». И тут же заметила, что обшивка порядком поизносилась.
– Я уверена, что «Весс инкорпорейтед» придет в полный восторг, – вздохнула она. – А ваш отец направит мне личные поздравления, это уж как пить дать.
Амлис пренебрежительно рассмеялся.
– Неужели вы думаете, что мой отец лично примчится сюда для того, чтобы укусить вас в шею? – спросил он. – Он просто пришлет кого-нибудь на ваше место» Сотни людей хотели бы оказаться здесь.
Это было для Иссерли новостью – абсолютной и ужасающей новостью.
– Это невозможно, – выдохнула она.
Амлис затих на мгновение, пытаясь отыскать верный путь через разделившую их пропасть горя и страдания.
– Я ни на грамм не хочу преуменьшить то, что вы пережили, – осторожно начал он, – но вы не можете не понимать – на родине ходят слухи о том, на что похоже это место: небо, звездное небо, чистый воздух, все вокруг в зелени. Поговаривают и об огромных водных пространствах, говорят, что они бывают, – тут Амлис хихикнул, – с милю шириной и даже больше.
После этого он снова замолчал, давая Иссерли возможность переварить информацию. Она сидела, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. При лунном свете ее влажные веки казались серебряными и пронизанными тончайшими жилками, словно лист, который он перед этим крутил в руках.
«Какая она красивая! – думал он. – Странной, очень странной красотой».
Через какое-то время Иссерли заговорила снова.
– Послушайте, я не могу просто так взять и все бросить, – начала объяснять она. – Эта работа дает мне крышу над головой… еду…