Побудь в моей шкуре

Фейбер Мишель

Водсель снова крякнул, на этот раз от боли, потому что, раздраженно закидывая ногу на ногу, ударился коленом о нижнюю поверхность приборного щитка.

– Кто это вам сказал? – процедил он.

Иссерли решила, что не будет ссылаться на собаковода – на тот случай, если того разыскивает полиция.

– Прочла где-то, – сказала она.

– Для начала: я не сплю на кровати, – сказал потрепанный водсель, сложив руки на груди. Его голос снова стал глухим и однообразным, в нем звучала странная смесь колючей надменности и бездонного отчаяния.

– Да? – удивилась Иссерли. – А где же вы спите?

– На

полу моего фургона, – ответил он таким тоном, словно Иссерли пытается отговорить его от этого, а он дает ей понять, что ему давно на это наплевать. – Вместе с собакой, на подстилке.

«Безработный, – подумала Иссерли. И тут же в ее голове внезапно промелькнуло: – Ну и что? Все равно отпусти его. С этим покончено. Амлис уехал. Никто тебя не любит. Полиция идет по твоим следам» Возвращайся домой».

Домой? У нее нет дома. По крайней мере, если она перестанет работать, не будет. Отбросив пораженческие мысли в сторону, Иссерли попыталась занять себя беседой с седовласым водселем.

– Если у вас есть фургон, – вежливо поинтересовалась она, – почему тогда вы в нем не ездите? Почему путешествуете автостопом?

– На бензин денег нет, – пробормотал седовласый.

– А разве правительство не выплачивает вам… эээ… пособие?

– Нет.

– Нет?

– Нет.

– Я думала, все безработные получают пособие.

– Я не безработный, – отрезал он. – У меня собственное дело.

– Ах вот как! – сказала Иссерли, заметив краешком глаза изменения, произошедшие с лицом седовласого. Щеки его покраснели, а в глазах появился блеск то ли слез, то ли лихорадочного энтузиазма. Он оскалился, отчего стали видны его зубы, щели между которыми были зашпаклеваны остатками пищи.

– Я сам себе плачу зарплату, ясно? – заявил он с неожиданно хорошей дикцией. – Из того, что у меня остается после расчета с работниками.

– Эээ… а сколько людей работают под вашим началом? – спросила Иссерли, слегка испуганная оскалом седовласого и накалом его эмоций. Он выглядел так, словно ему только что впрыснули мощный коктейль из ярости, жалости к себе и бурного веселья.

– Да, вопросик, что называется, подходящий… – ответил седовласый, постукивая кончиками пальцев по бедрам. – Боюсь, что просто не все являются на фабрику. Наверное, их смущает то, что на воротах висит замок. И то, что свет выключен. Я и сам-то там не появлялся последние несколько недель. Это в Йоркшире, понятно? Чтобы доехать до Йоркшира, нужно немало бензина. А я уже и так должен банку триста тысяч фунтов.

Дождь слегка унялся, и теперь Иссерли наконец увидела, где едет. Она может высадить его в Алнессе, если он совсем спятит. У нее никогда еще не было никого похожего. Ее тревожил вопрос, стоит ли вообще с ним связываться.

– Так, значит, вы крепко влипли? – спросила она, имея в виду деньги.

– Влип? Кто? Я? Да никогда! – воскликнул седовласый… – Я ни одного закона не нарушил.

– А вас… никто не разыскивает?»

– Я послал моей семье открытку, – ответил автостопщик не задумываясь. При этом он все время скалился, а на лбу и усах у него выступили капельки пота. – Купил себе спокойствие за цену почтовой марки. А также избавил полицию от необходимости тратить попусту время.

При упоминании полиции Иссерли напряглась. Затем, приказав своему телу расслабится, она внезапно испугалась, не согнула ли руки под углом, физиологически невозможным для мускулатуры водселя. Прежде всего она посмотрела на левую руку, которая была ближе к седовласому. С ней все было в порядке. Но тогда откуда этот жуткий скрип где-то прямо у нее перед лицом? Ах да, это стеклоочистители скребут по сухому стеклу. Иссерли поспешно выключила их.

«Бросай все. С этим покончено», – подумала она.

– А вы женаты? – спросила Иссерли, вдохнув поглубже воздух.

– Еще один подходящий вопросик! – воскликнул седовласый, чуть не вскочив при этом с сиденья. – Женат ли я? Женат ли я? Дайте-ка мне подумать. – Его глаза горели таким пламенем, что казалось, он вот-вот взорвется. – Что ж, судя по всему, я был женат, – заключил он наконец с грубоватым весельем, словно признавая ошибку, которая дорого ему обошлась. – Целых двадцать два года. Не считая последнего месяца.

– Вы развелись? – гнула свою линию Иссерли.

– Судя по всему, судя по всему, – сказал он, подмигивая так часто, словно страдал нервным тиком.

– Ничего не понимаю, – удивилась Иссерли. У нее начинала болеть голова. Атмосфера в машине становилась невыносимой от запаха псины, проникавшего всюду, как радиация психического напряжения и сияние внезапно пробившегося сквозь облака полуденного солнца.

– А вы любили кого-нибудь? – внезапно спросил ее водсель.

– Я… я не знаю, – ответила Иссерли. – Сомневаюсь.

Надо срочно или впрыснуть ему икпатуа, или высадить. Сердце Иссерли отчаянно колотилось, а желудок спазматически сокращался. Откуда-то сзади доносился громкий рев: бросив взгляд в зеркало заднего вида, Иссерли убедилась, что за ней, нетерпеливо виляя из стороны в сторону, следует гигантских размеров кэмпер. Иссерли посмотрела на спидометр и с ужасом увидела, что едет со скоростью тридцать пять миль в час – жутко медленно даже по ее собственным стандартам, – и тогда прижалась еще ближе к обочине дороги.

– Дело 8 том, что я любил свою жену, – объяснил пахнувший псиной водсель. – Я любил ее очень сильно. Она была всем моим светом. Как в песне Силлы Блэк.

– Прошу прощения?

И как раз в тот момент, когда кэмпер, навалившись всей своей тенью на «тойоту», принялся обгонять ее, водсель громко и раскованно запел:

– «Она была всем моим светом, моей ночью, моим днем. Она была всем моим светом, моим дыханьем, моим огнем. И если нашей любви больше не-е-ет, то для меня уже кончился све-е-ет!»

Он замолчал так же неожиданно, как и запел, и снова уставился на нее, осклабившись во весь рот, но при этом по его седой щетине текли слезы.

– Уловили мою мысль?

У Иссерли уже раскалывалась голова, но она тем не менее направила машину поближе к середине шоссе.

– Вы случайно не находитесь под воздействием наркотиков, изменяющих сознание? – спросила она.

– Почему бы и нет? – снова подмигнул он. – Ферментированный картофельный сок польского производства. Устраняет боль, устраняет последствия боли, и все удовольствие – за шесть фунтов сорок девять пенсов. Сексу, правда, не способствует. Как и беседам – они приобретают несколько односторонний характер.