Поцелуй осени
Шрифт:
— Это в каком же качестве? — подавив смех, серьезно осведомилась она.
Ей-богу, если он сейчас скажет «в качестве моей законной супруги», она не выдержит.
— В качестве журналиста, конечно, — как само собой разумеющееся пожал плечами Пирс. — Вы можете продолжать работать на первом телеканале как специальный корреспондент в Нью-Йорке. Я же, в свою очередь, буду рад привлечь вас к работе в «Нью-Йорк таймс». Я ведь говорил вам, что интересовался вашими сюжетами, и мне показалось, что мы могли бы неплохо сработаться. Так что не думайте, что я занимаюсь благотворительностью, это не в моих правилах.
Пирс растянул губы в открытой, нарочито бесхитростной улыбке. Лика наморщила лоб, потерла пальцем переносицу. Такого поворота она и правда не ожидала. Что ж, это предложение интересно ей куда больше, чем перспектива стать миссис Джонсон. Правда, она не собиралась никуда уезжать из Москвы только потому, что ее до смерти напугал какой-то замшелый уголовник. Да кто он такой, в конце концов, чтобы заставить ее бежать?
— Спасибо, Пирс, это очень интересное предложение, — отреагировала она наконец, — но я постараюсь все-таки довести это дело до конца.
Джонсон развел руками.
— Мне кажется, вы совершаете ошибку, мисс Элеонора, — тихо заметил он.
— Пожалуйста, зовите меня Лика, — отозвалась она. — Я имя Элеонора терпеть не могу.
— Лика, — с трудом повторил он. — У вас, русских, очень странная манера сокращать имена… Лика… Вы все-таки подумайте, я пробуду в Москве еще месяц.
Он поднялся со стула, взялся за оставленный на полу плоский черный портфель.
— О, чуть не забыл. Я принес кое-что, чтобы вы не скучали.
Он поставил портфель на колено, расстегнул молнию и извлек на свет блестящий черный ноутбук. Лика чуть не вскрикнула от радости. Такой роскоши она позволить себе не могла, видела только у кого-то из телевизионного начальства. А здесь, в больнице, это ведь просто спасение — можно будет не лежать целый день тюленем, выслушивая пустой треп пациенток, а заняться делом, кое-что набросать, доделать старые статьи. И как он только догадался, этот Пирс Джонсон! Нет, определенно, с этим человеком приятно было иметь дело.
— Огромное спасибо, Пирс, — снова переходя на русский, просияла она. — Не знаю, как вас и благодарить!
Соседки, казалось, сейчас шеи посворачивают, пытаясь углядеть, что же это за чудо заморское приволок побитой журналистке американский красавец.
— Не стоит благодарности, — чуть наклонил голову Пирс и уже у двери обернулся. — Занесите это в счет ваших будущих гонораров, дорогая мисс Лика. Позвоните мне, если соблаговолите принять мое предложение.
Глаза следователя Судакова были тусклыми и сонными. Казалось, он невыносимо скучал, выслушивая Ликины показания. Ей уже разрешили вставать с постели, и следователь, явившийся в больницу, настоял, чтобы их проводили в отдельный кабинет для беседы с глазу на глаз. И вот теперь, сидя в процедурной, среди фанерных белых столов и шкафчиков, пробирок и пузырьков, жестяных банок непонятного предназначения, Лика снова переживала произошедшее ночью в подъезде. Судаков, вяло кивая, выслушал ее рассказ, черкнул что-то в блокноте и поднял на Лику глаза, налитые хронической усталостью.
— А с чего вы взяли, что это был киллер? — протянул он. — С чего вы взяли, что он хотел в вас стрелять? Вы оружие видели?
— Да как же… — задохнулась
Судаков поморщился:
— Детский сад какой-то… Угрожал… Что конкретно он вам сказал? «Если вы не уйметесь, я пришлю к вам киллера?» Свидетели были этого разговора? Не делайте из меня идиота, гражданка потерпевшая.
— Что вы хотите этим сказать? — ощетинилась Лика. — Что я сама себе долбанула по голове, чтобы свалить вину на Ефременко?
— Ну почему сама… — протянул следователь.
Он встал со стула, прошелся по узкой комнатке, задел плечом стоявший у окна шкаф. За фанерными стенками задребезжали стеклянные пробирки.
— Я считаю, что это хулиганское нападение с целью ограбления. Живете вы в центре, среди соседей много обеспеченных людей. Наверняка какая-нибудь местная шпана пошаливает, наркоманы отмороженные. Среди них и будем искать…
— Да какая шпана! — взвилась Лика. — Ведь точно так же застрелили в подъезде Мальцева! Как это у вас говорится, почерк одинаковый? Я вам русским языком объясняю, что покушение на меня организовал Ефременко. Да у меня при себе была полная сумка собранных против него материалов.
Следователь снова сморщился, словно от зубной боли, и протянул:
— Сядьте, потерпевшая, сядьте, успокойтесь… Детективов вы начитались, вот что… Почерк! Мальцев был известная персона, крупный бизнесмен, а вы, простите, кто такая? Журналистка? Не смешите меня, сделайте милость! Материалы какие-то… Вот, посмотрите протокол, ничего у вас в сумке найдено не было — ключи от квартиры, сигареты, зажигалка, носовой платок. — Он извлек из картонной серой папки плохо отпечатанный на машинке листок бумаги и сунул Лике под нос. — Видите, понятые расписались. Соседка ваша, Маргарита Прокопьевна, которая нападавшего и спугнула. Еще вопросы есть?
Лика опустилась на стул, глядя в разбегавшиеся перед глазами «слепые» строчки. Что же это такое? Значит, исчезли все материалы… Крепко же за нее взялись. Конечно, дома в компьютере есть исходники, но кто поручится, что за время ее отсутствия там уже не побывали. И доказывать что-то, объяснять будет бесполезно. Доблестный следователь Судаков квалифицирует происшествие как обычную квартирную кражу. Неужели прав был Джонсон, когда говорил, что ей нужно уезжать из страны? Что ее попытки добиться справедливости наивны и опасны?
Ей вдруг впервые после той октябрьской ночи, когда по улицам родного города ползли танки, стало страшно и гадливо. До чего же, оказывается, это тяжело — не чувствовать себя в безопасности даже дома. Когда-то в Афгане думалось — это здесь ужас и смерть, только здесь. А где-то за тысячи километров есть надежное родное место, куда можно вернуться, спрятаться. Как же так вышло, что это надежное родное место, этот город, в котором она выросла, где хохотала, мчась по широким улицам вместе с однокурсниками, где влюблялась до нервной дрожи, где тосковала и прощала, превратился в чужой ощетинившийся мир, где опасность подстерегает за каждым поворотом, и не к кому бежать за помощью? И жизнью тут правят какие-то склизкие темные личности, для которых она просто назойливо жужжащая муха — смахнут и не заметят.