Поцелуй с дальним прицелом
Шрифт:
– В бургундской деревне?! Да там небось такая тишь да гладь…
– Моя подружка Николь – та самая, в домике которой мы будем жить, – знаете как называет Мулен? Криминальная деревня! – хихикнула Марина. – Там второй год что-нибудь необыкновенное случается – причем именно тогда, когда русские приезжают. Сначала Николь там жила со своей подругой Лерой (она, кстати, потом за настоящего миллионера вышла!), и на них напали местные торговцы старьем, антиквариатом, цыгане. На другой год туда приехала подруга этой самой Леры, кажется, Валентина ее звали. Так вообще целый боевик приключился: накрыли банду корсиканских террористов, которые взрывали старинные замки. Причем возглавляла их местная жительница. Что-то в этом роде. Говорили, будто даже нашли какую-то неизвестную картину Давида, но, по-моему, это сущие враки. [17]
17
Об этом можно прочитать в романах Е. Арсеньевой «Париж. ru» и «Повелитель разбитых сердец».
– А эта Валентина тоже замуж за миллионера вышла, или ей меньше повезло?
– Что-то там произошло, какая-то бурная любовная история, однако, по-моему, они еще не поженились, – весело болтала Марина. – Но он не миллионер, просто знаменитый реставратор и ужасный сердцеед, так что я не уверена, выйдет ли из этого что-то путевое, а впрочем…
Марина замолчала так резко, что Алёна посмотрела на нее с испугом.
Ее подруга стояла, прижав руки с пакетами к груди, и неотрывно смотрела туда, куда были устремлены глаза всех посетителей рынка.
Да уж, товарищи… Вы хотели экзотики? Ну так получите!
Если раньше Марине казалось, что на рынке тихо, то теперь даже Алёна была согласна: тут и впрямь установилась полнейшая, гробовая, можно сказать, тишина. И в этой тишине звонко раздавалось щелканье по асфальту копыт высоченного верблюда в синей, украшенной серебряными и медными бляхами сбруе. Верблюд был белый, просто-таки белоснежный, редкостной красоты и величественности. Меж его горбов на высоком седле восседал человек – в синих одеяниях, с лицом, закрытым до самых глаз, как и лицо хозяина рынка. Еще один туарег, что ли, пожаловал? И еще более экзотичный, чем первый. Правда, на его груди висел только один амулет, но зато в нем, чудилось, сфокусировались все солнечные лучи, так он сверкал.
Верблюда называют кораблем пустыни. Алёне в том же Марокко как-то раз пришлось поплавать на этом корабле. Ого, воспоминание не из самых приятных! Удержаться в седле, когда верблюд садится или встает, подгибая или распрямляя свои длинные ноги, жутко трудно. При его размеренной ходьбе укачивает…
То есть укачало нежную Алёну с ее никаким вестибулярным аппаратом, однако этот туарег, явившийся на базар словно бы прямиком из Сахары, чувствовал себя, похоже, на этом шатком корабле превосходно, даром что вокруг расстилались не бескрайние барханы (или что там еще расстилается в пустыне?), а ряды, заваленные снедью, да еще чуть ли не из-под копыт то и дело шарахались изумленные люди.
Да уж, впечатление верблюд произвел сильнейшее! Лица выражали неописуемый восторг. Арабы даже кланялись ему, ну а европейцы аплодировали.
Верблюд воспринимал знаки почтения с величавым спокойствием, горделиво держал голову и даже не делал попытки стащить с близлежащего прилавка какую-нибудь искусительную морковку или, к примеру, пук салата, словно понимал, что таким поступком уронит свое достоинство. Да и вообще, казалось совершенно невероятным, что это великолепное существо способно в кого-то, к примеру говоря, неэстетично плюнуть.
Итак, весь базар пришел в неописуемое и вполне понятное оживление, и один только нищий-хозяин казался спокойным. Может быть, конечно, у него дома был свой личный персональный верблюд или даже целая их конюшня (а почему бы и нет?! Вот только вопрос, конюшней ли называется то место, где держат верблюдов?!).
Алёна посмотрела на старика. А ведь нет, он не спокоен. Такое ощущение, что он оцепенел от изумления! И вдруг вздрогнул, словно очнувшись, легко, молодо вскочил на ноги, прижал руки к сердцу, а потом простер их навстречу всаднику странным жестом: словно вынул свое сердце из груди и приносил его в жертву.
Всадник медленно кивнул, как будто соглашаясь принять эту жертву, а потом заставил верблюда опуститься на колени.
Корабль пустыни заколыхался, и Алёне вдруг стало страшно, что этот неописуемо экзотичный туарег начнет неловко хвататься за свое седло, пытаясь удержать равновесие, тюкаться носом вперед, неуклюже запрокидываться назад… словом, проделывать все то, что проделывала она сама в аналогичной ситуации.
Ничуть не бывало! Качаясь в такт движениям верблюда, словно танцуя вместе с ним, всадник сохранил свое величавое равновесие, а оказавшись почти на одном уровне со стариком, снял с себя эту свою сверкающую подвеску и вложил ее в протянутые руки.
Да ведь это крест туарегов, разглядела Алёна. С ума сойти, как это красиво, как величаво! Может быть, у старика нынче день рождения? И какой-нибудь его друг нарочно явился в таком сугубо национальном виде, чтобы поздравить его и вручить особо ценный подарок, символизирующий расположение царицы Танаит…
Это потрясающе! Ну просто отпад!
Старик принял крест, поцеловал его, и вдруг… Вдруг он дернулся, покачнулся, а потом начал оседать на землю, все так же прижимая к губам крест. К нему бросились три каких-то дюжих араба – самых обыкновенных рыночных араба, не в бурнусах, а в джинсах и в майках, – подхватили, положили… встали над ним молча, со склоненными головами…
И арабы на рынке вдруг все, как один, склонили голову, прикрыли лица согнутой рукой.
– Господи, – тихо сказала Марина. – Да ведь он умер. Умер! Разрыв сердца, что ли, случился?!
Разрыв сердца? Вот так вдруг, так внезапно?.. Алёне никогда в жизни не приходилось видеть, как это происходит. Неожиданный спазм сжимает сердце – и… Что?! Спазм сжимает сердце? Сердечный спазм!
Алёна резко обернулась и уставилась на всадника, который между тем поднял верблюда с колен и тронул его с места, словно не заметив, что произошло со стариком.
Не может этого быть, не может, ну что за глупости лезут в голову… а между тем…
И она вдруг крикнула – неожиданно для себя:
– Никита! Никита Шершнев!
Голос ее прозвучал среди мертвой тишины жутко громко, непристойно громко, все обернулись к ней… то есть все европейцы обернулись, потому что арабы продолжали стоять со склоненными головами. Обернулся и всадник… между тюрбаном и повязкой, закрывающей лицо, блеснули изумленные глаза: яркие серые глаза!