Поцелуй с дальним прицелом
Шрифт:
Я посмотрела на Мию с тихой ненавистью и поблагодарила. Решила, что не пойду! Расстались мы холодно. Но после ухода Мии я стала вспоминать, как чудесно она была одета, как пострижена, каким ухоженным стало ее пикантное личико фий-гарсон, девочки-мальчика (этот тип, начиная с 20-х годов, стал очень популярен во Франции, и, кстати, мало кто знает, но именно внешность манекен-волан Мии Муравьевой сыграла в этом свою роль!), и преисполнилась к ней зависти. Кем работает сама Мия, я тогда не знала, думала, что тоже приказчицей. Я даже не спросила где! Но о доме «Ланвен» я слышала.
Он не обладал скандальной известностью дома «Шанель», однако был очень любим многими. Этот maison de couture считался приличным, добропорядочным. Он и посейчас существует, а в истории моды сохранилось понятие «синий ланвен» – для обозначения особого оттенка ярко-синего цвета, который был очень любим его первой хозяйкой, Жанной Ланвен. Она была родом из Бретани – опять-таки, очень приличная дама, которая шила платья для молодых матерей и их дочек. Все очень красиво, изысканно, без всякого эпатажа, без вызова и скандальности. А скандалами к тому времени я уже успела пресытиться! Кроме того, надо было на что-то жить, и я надеялась, что эта работа поможет мне поправить мои обстоятельства, возможно, забыть Никиту, а то и найти свое счастье. Конечно, четыреста франков – это не бог весть что, это очень мало, но у меня теперь вообще не было денег, и я боялась, что Анна не позволит отцу мне помогать. Да и не хотелось брать у нее денег!
И я пошла в «Ланвен».
Пока сидела в приемной комнатке у главного ресурсомена – это как бы начальник отдела кадров, если выражаться советским языком, – который занимался выбором приказчиц, его секретарша спросила, почему я хочу устроиться именно приказчицей, а не манекеном: у меня, мол, фигура подходящая.
Я глаза вытаращила. В то время я такой наивной была, что даже не знала, кто такие манекены! Неподалеку от того дома, где я жила в Пасси, была витрина с деревянными манекенами. Ну вот я, по дурости своей, и подумала, что мне предлагают уподобиться таким истуканам: неподвижно стоять в витрине, словно чучело в платье. Секретарша рассмеялась: нет, говорит, вам нужно будет надевать платья в примерочной кабине и показываться в них покупательницам. Но, конечно, придется и неподвижно стоять: на примерках. А зарплата у манекена больше, чем у приказчицы: две тысячи франков!
Я так и ахнула и тут же решила, что хочу быть манекеном, даже если придется в витрине стоять, подобно чучелу. Но надо, чтобы я понравилась хозяйке! Тут вышел из своей конторки ресурсомен, посмотрел на меня оценивающе и сказал: да, можно попробовать! И меня отвели к примерочным кабинам.
До сих пор помню первое платье, которое мне дали надеть: именно синее ланвен, с вышивкой в славянском стиле, с коралловыми бусинами, нашитыми вместо пуговиц. Я замерла: давно ничего такого красивого даже не видела, а уж носить-то…
Мне показалось, что я выгляжу в нем чудесно… чем-то даже стала похожа на Анну, которая обожала синий цвет. Платье и правда необычайно шлу к моим голубым глазам и светлым волосам. Настолько пошлу, что маленькая немолодая дама, скромно сидевшая в уголке и листавшая журнал, вдруг хлопнула в ладоши и сказала:
– Отлично! Я вас ангажирую с четверга!
Я на нее тупо посмотрела, ничего не понимая: решила, что это покупательница. А это была сама мадам Ланвен. Она мне улыбнулась очень милостиво, а потом сказала:
– Только надо будет подстричься, это непременное условие. Длинных волос теперь никто не носит, даже бретонки! – Тут она усмехнулась и коснулась своей очень короткой стрижки. И добавила: – Но не вздумайте идти в какой попало салон: у меня в доме свой куафер для манекенов, он вас и подстрижет, когда явитесь на работу.
И меня отпустили до четверга, когда наказали прийти подписывать контракт. А четверг наступал уже послезавтра!
Как ни хотелось мне поскорей отрешиться от моей прежней жизни, сделаться самостоятельной, однако тут я испугалась и решила посоветоваться с отцом. И побежала в «Черную шаль». Нет, входить туда я не вошла, не перенесла бы встречи с Анной или с Никитой, однако попросила адмирала Андреева, швейцара, передать отцу, что мне нужно с ним срочно, неотложно повидаться. Адмирал обещал передать, но тут же со всех ног побежал звать такси для какого-то пьяного американца, который вывалился из двери ресторана и сунул ему хорошие чаевые.
Шофером такси оказался тот самый граф Львов, приятель Никиты. У него при виде меня сделалось сконфуженное лицо, он даже отвернулся, сделав вид, что меня не заметил. Он, наверное, испугался, что я сейчас подойду и стану у него о Никите спрашивать или просить ему что-нибудь передать!
Да он с ума сошел, если возомнил такое!
Я не стала больше ждать и ушла, думая, что адмирал о моей просьбе, конечно, позабудет, отца я больше не увижу и решение о работе мне придется принимать самой. Однако ничего подобного: швейцар отцу все передал, и он ко мне пришел рано утром – сразу после закрытия ресторана. Метро еще не работало: отец сказал, что его привез Львов. Подозреваю, что в машине его ждала Анна, очень хотелось мне отца спросить, так это или нет, но я знала, что это выльется в тяжкий разговор, но мне его стало жаль: у него от усталости было даже не бледное, а голубоватое какое-то лицо, и я решила не выяснять отношений, я этого вообще по жизни терпеть не могла, а сразу, не тратя времени, сказала, что хочу пойти в манекены в «Ланвен».
Он еще больше побледнел. Я думала, он не позволит, думала, начнет меня бранить… Там, в «Ланвен», пока я переодевалась, я перемолвилась словцом с одной девушкой, это была знаменитая в будущем Теа Бобрикова, хотя тогда ее еще никто не знал, – и она мне со смехом рассказала, как мать не пускала ее работать манекеном, даже заперла в комнате на ключ, но в доме нечего было есть, вот она ее и выпустила. Я испугалась: а вдруг отец что-то подобное сделает? И тогда мне придется сказать, что у него больше нет власти надо мной, что это мое желание посоветоваться с ним – всего лишь дань приличиям, уступка нашим родственным отношениям, о которых я помню и которые ценю, а он их приносит в жертву своей похотливой жене, как принес ей в жертву нашу семью, жизнь моей матери, в конце концов… И мы рассоримся навеки!
Но нет, отец ничего мне не стал запрещать, только пробормотал:
– А если я буду тебе давать больше карманных денег, ты все равно пойдешь на работу?
– Конечно, – сказала я сколько могла спокойно. – Дело вовсе не в деньгах, разве ты не понимаешь?
– Ну да, – пробормотал отец. – Она мне так и сказала, что дело не в деньгах… что тебе нужна своя собственная жизнь и мне придется тебя отпустить …
Разумеется, я немедленно поняла, о ком идет речь. Итак, она и тут должна была вмешаться и поучить моего собственного отца, как себя вести с родной дочерью! И мне сразу расхотелось работать в «Ланвен», наоборот – захотелось назло ей сказать отцу, что да, я приму денег от них с Анной, и чем больше, тем лучше!
Но все-таки я не в силах была жить ей обязанной. И я промолчала.
– Ну хорошо, – неохотно сказал отец, – я тебя благословляю. Только при одном условии: контракт подписывать я с тобой пойду.
Я вспомнила об еще одном условии, которое мне выставила мадам Ланвен: непременно подстричься… но уж об этом я отцу не сказала!
Мы простились очень нежно, он ушел, а с четверга началась моя новая жизнь, которая принесла море впечатлений, помогла стать богатой, завести семью… но так и не помогла моему глупому сердцу обрести хоть каплю покоя и забвения.