Поцелуй с дальним прицелом

Арсеньева Елена

Можно вообразить, с каким ужасом шла она теперь в ресторан, однако тут как раз грянул скандал, вызванный Мией. В результате вон вылетела Мия, а о Насте моя мачеха временно забыла. Но Мия просто так уйти не могла: она нашла где-то кошку и тихонько подкинула ее в кабинет Анны в ресторане. Как уж умудрилась, не знаю, видимо, в окно… Кошка на Анну возьми да и кинься! Нет, не поцарапала (а жаль!), но Анна вовсе потеряла рассудок от ярости и мигом уволила бедную Настю, которая к этой истории вообще не имела ровно никакого отношения. Чуть не вылетел вон и адмирал наш, которого Анна обвиняла: он-де недосмотрел, что кошку пронесли. А обслуга и хористки вообще приходили на работу с черного хода, при чем тут парадная дверь и швейцар?! Отец за адмирала вступился, образумил женушку. Но даже имени Насти слышать она больше не хотела.

Разумеется, все эти события разворачивались уже без меня. Я ушла вслед за Мией – никому

ничего не объясняя, никому ничего не говоря.

Прежде всего – из-за отца, который этого удара не перенес бы. Так мне казалось. Потом-то я узнала, что он уже много чего от Анны претерпел: он отлично знал о ее связи с Никитой, о других мужчинах, которые у нее были, и про Максима узнал раньше, чем все остальные, однако он умел здраво рассуждать, мой мудрый, несчастный, раздавленный своей злой участью отец. Вот он и рассудил: поскольку он жить без Анны не может, то лучше пусть она будет при нем такая, какая она есть, чем ее не будет вообще.

Точно так же воспринимал ее и Никита. Питался теми крохами, которые она ему иногда подавала, и если не был этим вполне счастлив, то принимал все происходящее как должное. А ведь она откровенно издевалась над ним! В «Черной шали» хор в то время часто пел романс на стихи Лермонтова:

Нет, не тебя так пылко я люблю,Не для тебя красы моей блистанье:Люблю в тебе я прошлые страданьяИ молодость, и молодость ушедшую мою…

Я диву давалась – как это Никита не слышит этого откровенного, презрительного признания, как не понимает его: нет, не тебя так пылко я люблю, я люблю другого, твоя красота меня не трогает!..

Глупа я тогда была, вот что. Я была глупа, а он-то как раз умен, он все слышал и все правильно понимал: это было признание не для него, а для юного дурачка Максима, чтобы не обольщался: нет, не его так пылко любит Анна, а лишь пытается с его помощью уцепиться за исчезающую, тающую с каждым днем молодость и красоту!

Но для меня, повторяю, в то время все это было слишком сложно. Знала я только одно: оставаться близ Анны и Никиты больше немыслимо. Тогда я испытывала к ней вполне естественное омерзение… правда, к нему примешивалось иное, не очень-то понятное мне чувство. Только потом, по истечении многих лет, когда я уже обрела житейскую мудрость и у меня появилось время размышлять о происходящем, а не просто глотать жизнь открытым ртом, я нашла определение этому чувству. Зависть, зависть – вот что это такое было! И не только потому я Анне завидовала, что Никита любил ее до безумия, а потому, что животная сторона ее жизни, которую я, на беду свою, подглядела, нисколько не трогала, не унижала утонченности ее образа, и она продолжала оставаться той же королевой, какой была.

Но уж я-то служить этой королеве больше не желала, никогда, ни за что! Я отреклась и от Анны, и от Никиты. Поэтому в «Черную шаль» я не ступала ни ногой, даже с отцом почти не встречалась. Тому, кстати, сыскался очень приличный предлог: я нашла-таки себе работу.

Вернее, это она нашла меня.

Франция, Бургундия,

Мулен-он-Тоннеруа.

Наши дни

Несмотря на то что змея совершенно определенно сулила недоброе, день выдался вполне приличный. Даже тучи, затягивавшие небо весь вчерашний день и еще не разошедшиеся утром, к полудню начали таять, а уж к пяти часам солнце сияло вовсю, и все так заиграло, так засверкало вокруг, что Алёне беспрестанно лезла на ум дурацкая фраза из какой-то давнишней телепередачи: «Чудилось, вся природа радовалась наступлению этого дня!» В принципе фраза принадлежала к прошлой жизни и относилась к какому-то пролетарскому празднику, однако с нее вполне можно было снести пыль времен и приспособить ко дню нынешнему, а именно – к 14 июля, когда французы упоенно празднуют День независимости, День взятия Бастилии, день, после которого Франция из абсолютной монархии начала неудержимо превращаться в республику. Сейчас были совершенно забыты кровавые жертвы этого пути – вся нация со свойственной ей увлеченностью предавалась общему ликованию.

– Мы здесь как раз в прошлом году отдыхали на 14 июля и успели со всеми познакомиться, – говорила Марина, когда они с Алёной шли к зданию бывшей мэрии Мулена, где должна была состояться небольшая праздничная вечеринка всех сельчан. В кильватере следовал Морис с инфантой в колясочке. – На самом деле в деревне живет совсем мало народу, но многие жители окрестных городов, парижане и даже иностранцы понакупили здесь дома и приезжают на уик-энды или праздники. Труди и Марк вообще живут полгода

в Сан-Франциско, а полгода здесь, хоть они и не французы: Труди – голландка, а Марк – поляк. Они очень милые, да тут вообще все страшно милые и любезные. Особенно мне нравится их вице-мэр, Жильбер. Но самое смешное, что он – корсиканец, принадлежал даже к их экстремистской партии «Корсика Нацьон»…

– Террорист? – сделала страшные глаза Алёна.

– Нет, ну разве что в прошлом. А сейчас он совершенно остепенился, увлекся сельским хозяйством и стал даже больше бургундцем, чем его жена Жаклин, она из местных. Тоже очень славная. Кстати, в приданое Жильберу она принесла все эти поля, мимо которых вы сегодня бегали. В страду, говорят, Жильбер там днюет и ночует, как и положено крестьянину. Жильбер и Жаклин всю тусовку сегодняшнюю и организовали. Ух ты, сколько народищу, не то что в прошлом году!

«Народищу» в просторном дворе старой мэрии было человек пятьдесят, но, видимо, для Мулена это оказался абсолютный рекорд. Алёна с любопытством пялилась на бургундских крестьян, которые выглядели не слабее знакомых ей парижан. Одежда, прикид, прически… Алёна порадовалась, что послушалась Марину, накрасилась и надела свое самое козырное платьице, купленное как раз накануне отъезда на распродаже в любимом магазинчике «Буртон» на бульваре Осман, рядом с Галери Лафайет. Платьице – собственно, модненький в этом сезоне сарафанчик бордовый в белый горошек – было очень открытое: настолько, что белое кружево ажурного лифчика то и дело кокетливо выглядывало из декольте, а уж бретельки-то и вовсе лезли наружу. Жаль, что не успела найти подходящий бордовый лифчик, белый уж слишком бросается в глаза, а впрочем, это при нынешней моде – вроде бы самое обычное дело. Поэтому Алёна в конце концов перестала нервно поправлять платье и предоставила всем окружающим возможность любоваться своим нижним бельем. В конце концов, оно было великолепное, да и грудь тоже недурна. А уж ноги-то!.. Здешним осадистым и довольно-таки коротконогим дамам такие и не снились!

Честно говоря, по-настоящему привлекательной была среди них только какая-то девуля лет пятнадцати – из числа тех, которых Алёна называла «Умри, Голливуд!». Этот бело-розовый фарфоровый ангелочек был прирожденным разбивателем юношеских сердец и делал это с откровенным, чистым, нескрываемым удовольствием. Сначала Алёне показалось, что разбиты два сердца, но потом она поняла, что все-таки одно, потому что одному из двух увивавшихся вокруг нее мальчишек красотка никакого внимания не оказывала, а другому, наоборот, даже очень везло на взгляды и улыбки! Впрочем, первый мальчишка был угрюм и рыжеволос, вдобавок напялил на себя немыслимо широкие и неуклюжие бермуды, которые небось и самого Алена Делона изуродовать способны, а второй именно что напоминал Алена Делона в его лучшую пору, и рядом с этим веселым очаровашкой у хмурого рыжего не было никаких шансов. Почему-то при взгляде на этот милый сельский треугольник Алёна вспомнила другой, который имел место быть в этом самом Мулене четверть века назад, когда известный ей Бертран и номинально известный Дени Морт соперничали из-за вовсе неведомой Арьян, а она, такая-сякая, предпочла Морта, разбив этим сердце Бертрана… Вот и этот ангелочек определенно разобьет сердце рыжего дурачка в полные и окончательные дребезги, если он не перестанет таскать свои кретинские бермуды и не наденет такие же обливающие ноги джинсы, какие были на длинноногом подобии Делона.

А впрочем, молодость всегда красива. Можно спорить, все окружающие бургундки были в свое время так же обворожительны, как эта девчоночка, а вы поглядите на них теперь!.. Лишь для таких редкостных особей, как русская писательница Алёна Дмитриева, которая не устает совершенствовать свою красоту, свое время не минует никогда – а потому совершенно неудивительно, что все окружающие так и пялятся на нее.

Правда, Алёну поначалу тревожило, что интерес вызывают не столько ножки, фигурка и бюстик, сколько принадлежность к экзотической русской нации. Бургундия – это вам не Иль-де-Франс! [20] Здесь негров, арабов и русских по пальцам одной руки можно перечесть! Однако когда к ней подошел плотный, высокий, очень загорелый мужчина с носом-серпом и, обмениваясь традиционными французскими поцелуйчиками, принялся заглядывать в означенное декольте, Алёна поняла, что напрасно беспокоилась, приободрилась и улыбнулась галантному бургундцу со всей мыслимой и немыслимой приветливостью – тем паче что это оказался не кто иной, как знаменитый Жильбер – остепенившийся террорист, офранцузившийся корсиканец и вообще вице-мэр.

20

Так во Франции обычно называют Париж и его округу, то есть центр страны.