Почему поют русалки

Харрис К. С.

– Насколько я знаю, труп этого юноши был выпотрошен, а внутренние органы удалены. Помимо этого мне мало что известно. Должен сказать, что убийство молодого Торнтона привлекло гораздо меньше внимания, чем недавние происшествия в Лондоне. Эйвери, в конце концов, расположен довольно далеко от столицы.

– И отец юноши всего-навсего сельский священнослужитель, – добавил виконт.

Лицо Лавджоя хранило бесстрастие деревянного идола.

– Совершенно верно.

Впереди показались белые воротца дорожной заставы. Том затрубил в рожок, Девлин

осадил лошадей и стал ожидать, пока из своей будки покажется служитель.

– Так вы говорите, что этого юношу убили в апреле нынешнего года? – продолжал свои расспросы Девлин, когда застава осталась позади.

– Убийство произошло во время пасхальных каникул, когда он приехал навестить отца. В тот день он отправился порыбачить.

– Один?

– Кажется, так. Позже его удочка была найдена на берегу ручья, что протекает позади дома священника.

– А тело юноши?

– Его не могли отыскать до следующего утра. На рассвете труп был обнаружен во дворе у самых дверей церкви. Убийца положил его поверх одной из могильных плит.

ГЛАВА 21

Кентский Эйвери оказался сонным рыночным городком в графстве Кент. Широкая центральная улица, Хай-стрит, огибала пологий холм и спускалась к берегам реки Медуэй у его подножия. Над городком царила старая, нормандской постройки, церковь Святого Андрея. Она возвышалась посреди столь же старого, ухоженного двора, среди скошенной травы которого там и сям белели выщербленные временем надгробные плиты. К югу от церкви располагался дом приходского священника – темного кирпича двухэтажное здание с двойными эркерами, изящно выступающими по обеим сторонам невысокого, выкрашенного белой краской крыльца. Дом выстроен был, без сомнения, в конце восемнадцатого столетия.

Преподобный Уильям Торнтон принял их в кабинете, окна которого смотрели на запущенный сад, протянувшийся вдоль задней стены дома. Кабинет явно играл роль покоев ученого схоласта, с кипами рукописных страниц и древними, переплетенными в кожу фолиантами. Они переполняли полки нескольких книжных шкафов, громоздились на столах, возвышались стопками на полу.

Священник сидел в зеленом кожаном кресле у пустого очага. Это был тщедушный старец с редкими седыми волосами и торчащим носом, казавшимся чужим на худом, с запавшими щеками лице. Ноги его были укрыты пледом, и при появлении посетителей он не поднялся.

– Прошу простить, что приветствую вас не вставая, – заговорил он, когда средних лет домоправительница в домашнем чепце ввела к нему гостей, – должен признаться, ноги теперь худо служат мне. Но не подумайте, что я не рад вашему визиту. Не часто меня навещают посетители из самого Лондона. Прошу, садитесь. Миссис Росс, чаю, пожалуйста.

– Примите наши извинения за то, что потревожили вас, – начал Лавджой, садясь на ближайшую старую кушетку. – Но мы хотели бы задать вам несколько вопросов о вашем сыне.

Себастьян отказался сесть и теперь стоял, опершись о низкий подоконник окна, выходившего в сад. Он

не отводил глаз от бледного лба священника, ввалившихся щек, на мгновение задрожавших губ. В следующую минуту священник крепко сжал их.

– Думаю, вас привели сюда подозрения по поводу этих лондонских убийств? Вы находите, что между ними есть что-то общее?

– Мы считаем это вполне возможным, – кивнул Лавджой.

Одна из узловатых, испещренных голубыми жилами ладоней судорожно сжала край пледа.

– Миссис Росс рассказала мне о последнем из них, о гибели сына мистера Стентона. Это ужасно, можно сказать – просто ужасно.

– Что вы могли бы рассказать нам о том дне, когда пропал ваш сын, мистер Торнтон?

Священник несколько минут сидел молча. Когда он начал свою речь, старческий голос звучал хрипло и так странно невыразительно, будто говоривший мог произносить слова, только мысленно отделив свои чувства от того, о чем вынужден был рассказывать.

– Николас жил в Кембридже, но той весной он приехал домой на Пасху. Здесь, в Эйвери, он старался проводить каждую минуту в лесу и в тот день тоже отправился туда. Это было во вторник. Через несколько дней ему предстояло возвратиться в университет.

– Он пошел на рыбалку?

– Он взял с собой удилище, но, думаю, скорее это был предлог. Мальчик хотел казаться занятым делом. – Что-то похожее на огонек усмешки появилось на мгновение в глазах старика, чтобы тут же исчезнуть. – Пообещал вернуться через час-два к полднику.

– И не вернулся?

– Нет. Сначала я не обеспокоился. Знаете, эта молодежь… Но с приближением вечера начал тревожиться. Николас, как правило, не бывал так беспечен. Когда стало темнеть, я решил отправиться на поиски. Удочка была найдена на берегу ручья, на его любимом месте. Там лежали и башмаки. Но больше ничего. Как будто мальчик исчез.

– Вы не заметили, на том месте, на земле, не было видно каких-либо следов борьбы?

– Никаких. Несколько мужчин из городка предложили мне свою помощь в розысках. Мы обшарили и лес, и участок земли за лесом. Осмотрели каждый акр, но ничего не обнаружили. Ровно ничего. До следующего утра.

– Когда тело было найдено на церковном дворе.

Губы преподобного Торнтона задрожали, и едва слышным голосом он ответил:

– Да.

Магистрат заколебался, словно не желая продолжать расспросы, и вопросительно взглянул на Себастьяна. Тот спросил:

– Был ли ваш сын знаком с Домиником Стентоном или Барклеем Кармайклом?

Глаза священника расширились.

– Нет. Насколько мне известно, вовсе не был знаком. Николас не покидал Кембридж, где изучал богословие. Просто не могу себе представить, чтобы он мог повстречаться с кем-нибудь из этих двух юношей.

– Расскажите нам о своем сыне, ваше преподобие, – попросил мистер Лавджой. Голос его звучал непривычно мягко. – Каким сохранила его ваша память?

Грустная улыбка тронула старческие губы и на секунду вдохнула искру жизни в потухшие глаза.